повезет, то и в метро. А я останусь здесь. Спасибо, что пришли. До новых встреч.
Он поклонился, приложив руку к сердцу, зажал гитару под мышку и под гул оваций решительно ушёл со сцены.
Высоцкий успел дать с десяток концертов для студентов-ленинградцев. Это были нелегальные встречи в студенческих общежитиях или клубах. Однако вскоре и здесь Высоцкого сильно прижала милиция. Но, слава богу, всё обошлось. Высоцкий не брал денег за свои выступления, и это спасло его от преследования по уголовной статье. В Большом доме на Литейном завели дело, но бросили за недоказанностью фактов продажи билетов или сбора денег на руки. Но просто так, без внимания, случившееся, конечно, не оставили. Начались разборки среди студентов, посетивших концерты Высоцкого. Организаторов и активных участников исключили из вузов. Началось повальное промывание мозгов всему студенчеству через комсомольскую организацию и её вожаков. Дело приобретало серьёзный оборот.
Савву неожиданно пригласили в комитет комсомола института. За столом сидели главный комсорг института Сашка Устименко, староста цикла и ещё какие-то незнакомые люди — всего человек семь- восемь.
Не отрывая огненного взгляда от лица Мартынова, Устименко сказал:
— Садись, Мартынов, поближе к нам и расскажи, зачем ты ходил на концерт Высоцкого. Кто позвал? Как туда попал? Только честно! — строго предупредил он Савву, дав понять, что им и так всё известно.
Савва сразу уловил, что его кто-то «заложил», значит, отпираться будет глупо. Поэтому спокойно, как он всегда это делал в самые ответственные моменты, пожал плечами и как-то лениво, вроде речь идёт о каком-то пустяке, ответил:
— Никто не приглашал. Слышал, как ребята со старших курсов в туалете говорили, что, мол, приехал Высоцкий, будет давать концерты бесплатно в студенческих клубах. Первый концерт наметили в общежитии Технологического института на девять вечера. Вот я и пошёл…
— Тебе что, нравятся песни Высоцкого? — спросила девушка с ярко накрашенными губами и стрижкой «каре» рыжего цвета.
— Не все. Но некоторые очень, — как можно простодушнее ответил Савва.
Девица переглянулась с главным комсоргом, ухмыльнулась, как бы довольная ответом Саввы.
— Ну вот, что я вам говорила? Периферию тянет на необычное, экзотическое, если хотите. Гитара, хриплый голос и песни о Бабе Яге, плахе с топорами и русском удальце, который ратный подвиг совершил — дом спалил… Ведь так? — спросила она вдруг неожиданно, глядя в упор немигающим взглядом на Савву.
— Нет, не так, — так же прямо, не отрывая от неё своего взгляда, твердо ответил Савва. — Он поёт о том, о чём мы все говорим по углам, на кухне, в общежитии, на вечеринках. Честно и правдиво.
— Но он же клевещет на наш строй! На нашу страну! — вспылила девица.
— Странно, но я этого не заметил, — опять простодушно, почти глуповато ответил Савва. — Ни одного плохого слова про страну не спел, а если бы сделал это, я сразу же ушёл бы… Вот про психбольницу и про главного врача Моргулиса пел, было дело. И про Бермудский треугольник — тоже. Но никаких плохих песен про наш народ и страну я действительно не слышал. Не было этого.
Савва пытался говорить как можно убедительнее, но его остановил главный комсорг Сашка Устименко.
— Всё с тобой ясно. Ты просто не понял всей опасности его песен. Мы строим новое общество, а тут про закусочку на бугорке. Куда зовет он молодёжь ты хоть понял? — спросил он уже устало.
— Да никуда он не зовёт. Просто поёт про то, что есть в жизни, на самом деле, — скромно улыбаясь, ответил Савва.
— Ладно, — махнул рукой комсорг, — давайте ближе к делу. Как успеваемость у Мартынова и как характеризуется в коллективе? — строго спросил он старосту цикла.
Валерий Федорченко, высокий уравновешенный парень, уже отслуживший армию, видимо, вызывал доверие у руководства института, за что и был назначен старостой цикла. Он лаконично и почти по- военному ответил:
— Мартынов хорошо учится, можно даже сказать отличник. Лекции и практические занятия не пропускает. Ребята и я лично хорошего мнения о Мартынове. Спортсмен, ни в каких эксцессах не замечен, ни в институте, ни в общежитии. Да вот тут присутствует комендант общежития, Василий Колпаков.
При этих словах Савва заметил тихо сидящего в тени трибуны Василия, коменданта их общежития. Василий был студентом-старшекурсником санитарного факультета и также пришёл в институт после службы в армии. Он казался всем уже пожилым человеком. Колпаков встал, окинул всех собравшихся каким-то мутноватым, словно не видящим взглядом и остановился на фигуре сидящего перед ним студента- первокурсника, салаги в общем-то, жившего в его общежитии около трёх месяцев. Он никак не мог решить для себя, почему столько шума подняли из-за каких-то песен. Ну есть среди его песен матюжные, ну и что? Кто на русском мате не ругается? А вот что сделал этот салага, он тем более никак не мог взять в толк. Поэтому начал осторожно:
— Мартынов живёт в нашем общежитии в десятой комнате. Там живут тринадцать человек, все первокурсники. Никаких нарушений с их стороны не было. Правда, как-то разбили зеркало в холле, но кто конкретно — неизвестно.
— А что вы лично можете сказать о Мартынове, товарищ Колпаков? — переспросила крашеная девица.
Василий начал что-то невнятно отвечать. Как и других студентов-первокурсников, он не очень хорошо знал Савву и поэтому отвечал общими фразами типа: нормальный, неплохой, не замечен и всё в том же духе.
Но Савве почему-то именно сейчас вспомнилась проделка коменданта. В пятницу он снимал небольшое, но очень старинное, в красивой раме, зеркало и прятал его в хозяйственной каморке. А в субботу заставлял всех первокурсников сдавать по двадцать копеек, якобы за разбитое зеркало. Собрав три рубля шестьдесят копеек, староста десятой комнаты сдавал деньги коменданту. В субботу после бани у Василия собирались его закадычные друзья, и в комнате шла весёлая пирушка. Рано утром в понедельник зеркало выносилось из каморки и вновь вешалось на прежнее место. Ребята-первокурсники к этому привыкли и почти безропотно сдавали свои двадцать копеек каждую субботу.
Видимо, Василий, старый прожжённый лис, понимал шестым чувством, что раз этого парня вызвали на такую комиссию, значит, не просто так. А вдруг они хотят проверить и его, Василия? Может, этот парень начнёт про его загулы в общаге говорить или о поборах за зеркало. Чёрт их знает, что у них на уме. Василий даже взмок от таких мыслей. Он достал из кармана мятый грязный платок и стал обтирать обильно выступивший пот.
— Что-то мне нездоровится. Видно, на субботнике простудился или просквозило. Мы тут с ребятами в субботу решили территорию прибрать, чтоб к зиме чисто было, — совсем некстати понёс околесицу комендант. — Ребята все как один участвовали, и Мартынов тоже был, — выдавил из себя конкретные фразы Василий.
— Товарищ комендант, — прервал его главный комсорг. — Давай по существу. Есть что ещё добавить к характеристике Мартынова?
— Нет, — замотал головой Василий.
— Тогда садись. Кто ещё что хочет сказать? Может, обменяться мнениями? — спросил комсорг, повернувшись к крашеной девице. — Валентина, не желаешь что-нибудь добавить?
— Я скажу, но после всех, — отрезала Валентина.
— Хорошо. Кто ещё выступить хочет?
Сашка обвёл взглядом всех присутствующих.
— Значит, нет больше желающих? Будем закругляться. Налицо антикомсомольский поступок первокурсника Мартынова… — начал он свою речь, оглядываясь на Валентину, представительницу из Смольного.
Савва тоже смотрел на неё и удивлялся: молодая, может, года на полтора-два старше его, в общем-то красивая девчонка, с которой он не прочь был бы подружиться. А как хочет казаться взрослой, серьёзной и недоступной! Волосы обстригла и покрасила, как делают это девицы двадцати пяти — тридцати лет на выданье, а костюм строгий. Он тогда ещё не знал, что Валентина Ёлкина, а потом по мужу Мельниченко,
