Больше так Савве не везло. Но, как говорится, нет худа без добра. Он устроился на работу слесарем- авторемонтником во второй троллейбусный парк, и тоже недалеко от дома. Работать нужно было с одиннадцати вечера до пяти утра: с момента, когда первые троллейбусы приходили на ночь в парк, и до того, как они снова выходили в рейс рано утром. Работа не пыльная: проверка утечки электроэнергии специальным тестером и подкачка огромных шин, если те были спущены. Проверка скатов, как называли рабочие-слесари колёса троллейбуса, была делом нелёгким. Нужно было отвинтить заржавевшие болтики «головки» золотника, проверить на стенде манометром давление в шинах и, если не хватало, то компрессором подкачать, потом снова проверить: не переборщил ли. Болтик «головки» отвернуть голыми руками было невозможно. Требовались пассатижи и усилия. С непривычки Савва обдирал руки в кровь. А если перекачал, то стравить лишний воздух тоже целая проблема. После каждого пшика подставляй манометр.
Савва, наверное, так бы и мучился, если бы однажды не попал в чужую смену к опытному механику Кузьмичу. Тот посмотрел, как бьётся парень, подошёл к Савве и показал, что надо делать. Кузьмич взял простую монтировку и ударил по скату. Та со звоном отскочила. Механик сказал:
— Это норма. Два и семь. Можешь не проверять.
Ударил по второй. Звук такой же, но чуть глуше.
— Здесь два и пять. Но пока не качай. Допускается до двух с половиной атмосфер.
И так прошёлся по всем четырём колесам.
— Ну, теперь ты попробуй на следующей машине, — сказал старый механик, закуривая «Беломор».
Савва попробовал и почти безошибочно определил по звуку давление.
— Вот что значит студент! На лету схватывает. Не то что Федька, — показал слесарь на какого-то парня, крутящего гайки золотника на второй соседней линии. — Учил, учил дурака, и всё без толку.
Так, благодаря своему случайному учителю, Савва наловчился ставить диагноз колесу, не раздевая «пациента».
Иной вечер случалось так, что Савва пробегал по цепочке троллейбусы, стоящие на его линии и, если в шинах была норма, а электроутечки совсем никакой, у него оставался часок-другой поспать прямо в тёплой ещё кабине водителя, на сидении рядом с водителем-перегонщиком. Тот жалел студента и никогда его не трогал, плавно перегоняя троллейбус с одного места на другое, пока Савва спал.
Работа была ночной, поэтому высокооплачиваемой. В первую получку Савва получил сто пятьдесят рублей. Ему даже чуть дурно не стало — такие деньжищи он впервые держал в руках. Пошли с подружкой покупки делать в только что открывшийся на Красногвардейской площади магазин «Тысяча мелочей». Купили Савве новый костюм, рубашку, галстук и ботинки, а подружке платье и что-то из бижутерии. И на всё хватило денег. Это было невероятно! Ещё остались деньги, чтобы отметить все эти покупки в приличном кафе с вином и ароматными пирожными.
Но через пару месяцев с работы Савве пришлось уйти. Ночные смены вымотали его вконец. Но и не это было главным. Добираться в троллейбусный парк надо было через дровяные склады, а ночью это было небезопасным. Раза два он чудом оставался целым и невредимым. В первый раз его спасло бегство, а во второй раз бандиты просто не захотели его обижать: что можно было взять со студента? Сказали лишь, чтобы больше не попадался. Пришлось уйти. А жаль.
Серьёзным делом была подработка студентов-медиков в сфере будущей профессии. Работать устраивались санитарами в профильные отделения: кто на хирургию, кто на урологию, кто в терапию. Там санитарок в сиделок никогда не хватало. Поэтому студенты были желанными избавителями от дефицита кадров. Они ничего не требовали от руководства, кроме своевременной выплаты заработанного. Трудились быстро и со сноровкой, свойственной только молодым. А если это делают студенты-медики, то эффективность возрастает в разы. Не редкостью было, что работа санитаром, а потом медсестрой или медбратом перерастала в привязанность к профессии. Немало будущих светил медицины вышли из халата санитарки.
Савва санитаром не работал. Его не привлекала работа в стационаре в принципе. Нет, он не испытывал никаких неприятных переживаний, ни эстетического неудобства. Совсем не это его останавливало. Ему хотелось динамики в работе, движения. Стабильность его тяготила. Такова, видимо, была его натура — хотелось всё время что-то делать, перемещаться в пространстве и во времени.
Савва постоянно искал такую работу, но везло редко. Однако нужно было на что-то жить. А тут подфартило. Как-то ему с другом Женькой предложили работу сторожами по охране очень важных документов в окружном госпитале для военных. Работа — не бей лежачего. Сутки дежуришь, двое отдыхаешь. Причём дежурства для них планировали на выходные или праздничные дни. Сделали даже такую уступку: дневное время, которое выпадало на дежурство в обычные рабочие дни, им разрешили не отрабатывать. Понимали, что они студенты, которым всё же нужно и учиться. Находили возможность как-то без них обойтись днем. Зато с пяти вечера и до семи утра они парились в тесной комнатке без радио и телевизора: не положено.
Продежурив пару месяцев, Савва выдохся и написал заявление об увольнении. Он не мог больше выдержать одиночества и тупого сидения или лежания на диване. Савва пытался что-то читать, писать, учить, но голые стены угнетали его до такой степени, что ничего не хотелось делать совершенно. На удивлённый вопрос полковника-интенданта, заведующего охраной, почему Савва уходит, тот пожал плечами. Он не знал, как объяснить причину ухода, только сделал грустное лицо и ответил:
— От такой нагрузки тишиной с ума можно сойти.
Его отпустили с миром.
Женьку, напротив, такая работа устраивала. Он нашёл себя в ней: тихо, спокойно, можно отоспаться на диване, можно лекции прочитать, можно, в конце концов, не спеша перелистать книжные источники. Не разрешалось только радио слушать и, тем более, телевизор смотреть. Да их, собственно, там и не было. Но если бы Женька захотел что-нибудь туда принести, хотя бы радиоприёмник, ему здорово влетело бы.
Женька так привык к своей работе, что без дежурства чувствовал себя уже не в своей тарелке: начинал тосковать по одиночеству, по сосисочной на углу Суворовского проспекта, куда он ходил отобедать, перелезая через забор. Внешняя охрана, скорее всего, видела шалости дежурного студента, но смотрела на это сквозь пальцы — живой же человек.
В общем, Савва ушёл, а Женька остался и досидел на этом тёплом месте до окончания института. Савва же нашёл наконец то, что давно искал. Студент шестого курса Венька Ершов как-то за готовкой на студенческой кухне, где обычно студенты жарили картошку на маргарине, спросил:
— Как у тебя с халтурой?
— Пока никак. В свободном полёте, — ответил мрачно Савва.
— Тогда у меня предложение. Я бросаю свою работу фельдшером на «Скорой». Приходи на моё место.
— А ты чего уходишь? — не поверил Савва.
— Да женюсь. Условие у её родителей одно, чтобы никаких дежурств по ночам. Так что хочешь — не хочешь, от меня не зависит. Жаль, но уходить приходится…
— Когда прийти?
— Да давай завтра и приходи. Познакомлю с главным, старшим по бригаде. Если им понравишься — примут, я буду тебя рекомендовать.
Савва от неожиданности даже подпрыгнул:
— Говори точно, когда подходить и куда.
— Так… Давай подумаем. Чтобы все на своих местах были… — Венька что-то про себя просчитал и выдал. — Так, значит, завтра к четырём на Ивашенцова.
— А где это?
— Да около Боткинской больницы. Кинотеатр «Смена» знаешь где?
— Ну…
— Так вот, справа небольшая улочка прямо к Боткинской больнице, это и будет Ивашенцова. Пойдёшь по ней и справа двухэтажное здание увидишь. Это и есть станция «Скорой помощи». Она называется «Отдел госпитализации инфекционных больных». Но дежурство идет как на обычной «Скорой» — и на травмы, и на аварии выезжаем. В общем, не скучная работа.
