Серафима Поликарповна мотала головой. — Может, чтобы зубы не чернели, кислотой налет отмывают… Вот чего не знаю, врать не буду. Только точно заметила: если курит женщина, всегда чай с лимоном заказывает. Хоть и десять копеек, дорого, а заказывает.
— Дина, садись вон за тот столик у окна, там Женька Вельяминов мне место держит. — И Савва показал в сторону своего приятеля, который уже поел и терпеливо дожидался друга, сохраняя ему место…
В обеденное время с местами была напряженка. Савва, чтобы не ударить в грязь лицом перед девушкой, взял себе тоже бифштекс, булочку, только чай без лимона: денег не хватило. И так почти на полтинник набрал.
За столиком они разговорились. Оказалось, что Дине уже двадцать пять. Она училась на врача, но вынуждена была уйти. Срочно нужны были деньги: мама у нее серьезно заболела.
— Нашли онкологию, прооперировали. Лечение хоть и бесплатное, но хорошие лекарства просто так не достать, только по блату… А раз блат, значит, плати. Денег у матери таких не было. С моим отцом она разошлась еще в молодости… Я его даже не помню… Пошла к декану, тот пожалел меня, оформил медсестрой в отделение нейрохирургии. Там доплата за вредность, да и вообще на хирургии платят побольше. Вот так я оказалась медсестрой… Учебу, конечно, пришлось забросить: дежурства через ночь, не до учебы.
Дина допила свой чай.
— Теперь ты обо мне все знаешь, Савва, из первых уст.
— Дина, а что с мамой?
Дина как-то отрешенно посмотрела на Савву.
— Она умерла год назад… Метастазы пошли во все органы, не удалось остановить…
— Извини, я не хотел… — начал было оправдываться Савва.
— Да нет, что ты, Савва, все как в жизни… Близкие, к сожалению, уходят, не спросив нас…
Они замолчали на какое-то время, думая каждый о своем. Но студенчество тем и хорошо, что о грустном не дают долго думать друзья или приятели. Студенчество, как единый неделимый организм, живет по своим законам: оно помогает, но оно и отторгает все ненужное, плохое и наносное… Слава студенчеству!
После той встречи Савве никогда больше не довелось поговорить с этой красивой и умной девушкой, а увидел ее в последний раз уже в гробу. И надо же было так случиться, что через много-много лет Савва узнал о ней почти все…
К Савве Николаевичу, уже известному к тому времени торакальному хирургу, привезли по «скорой» умирающего от легочного кровотечения худого, изможденного мужчину. По документам он числился Панкратовым Сергеем Константиновичем, сорока семи лет от роду. Диагноз: «фиброзно-кавернозный туберкулез». В графе «профессия» стоял прочерк. Да собственно никаких письменных подтверждений его профессии опытному доктору Мартынову и не нужно было. Достаточно посмотреть на татуировки пациента: свободного места на коже почти не осталось. А главная — бубновый туз в витиеватой рамочке — располагалась на левом плече, верный признак, что он не просто бывший зэк, а серьезный пахан из уголовной элиты.
Так оно и оказалось. После тяжелой операции по удалению всего правого легкого, которую искусно провел Савва Николаевич, Панкратов три дня провел в реанимации. Медсестры уже и не надеялись, что он встанет, но, к удивлению всех, пациент ожил и пошел на поправку. Раза два или три его навещали друзья: хорошо одетые в импортные костюмы молодые люди. Однако наколки на руках выдавали в них зэковскую братию. Удивительно, но вел себя бывший заключенный исключительно тихо. Никто не слышал от него плохого слова и уж тем более — мата, что для русского зэка вещь весьма нехарактерная. Одним словом, через полтора месяца больной Панкратов поднялся с койки и стал ходить с помощью медсестры.
Как-то ближе к вечеру в дверь кабинета Саввы Николаевича постучались.
— Войдите, — коротко сказал Савва Николаевич, склонившийся над историями болезней.
Вот работа врача! Мало того что соперировать больного надо, жизнь спасти, так и еще потом в подробностях все записать: что да как. «Не для себя. Для прокурора», — учил когда-то его, еще молодого хирурга, более опытный доктор Шмелев Лев Александрович, царство ему небесное.
Хлопнула дверь. Савва Николаевич поднял голову, и удивлению его не было предела. Перед ним стоял больной Панкратов, без медсестры, костылей, один, стоял и держал в руках пакет.
— Можно?
— Проходите, садитесь вот сюда. — И Савва Николаевич показал на стул около стены, напротив него.
Панкратов сел.
— Здравствуйте, доктор.
— Здравствуйте, Сергей Константинович.
У Саввы Николаевича было правило — всех своих больных он называл по имени-отчеству и обязательно на «вы». Во-первых, показать всем окружающим и самим пациентам, что они для него равны; а во-вторых, это знак уважения и доверия. Ну а в-третьих, между ним и пациентом всегда есть дистанция, которую не следует нарушать. Никакого панибратства. Вот, если конкретно сформулировать, принципы врачебной этики доктора Мартынова.
— Уже на ногах? Я рад, что пошли, но рановато, рановато, Сергей Константинович, — первым начал разговор Савва Николаевич.
— Лежать долго — пролежни получишь, — попытался отшутиться пациент.
Они оба улыбнулись.
— И то верно.
Савва Николаевич любил эти неожиданные экспромтные знакомства и общение с людьми, когда ты не зашорен на заранее предусмотренную протоколом беседу, и, следовательно, всегда есть возможность импровизации… В таких разговорах человек становится искренним, открывает себя, иногда столь широко, что удивляешься собеседнику. Надо бы поменьше, может, и прекратить рассказ о себе, но человека уже понес поток откровенности, и пока он не выговорится — останавливать бесполезно. В таких разговорах доктор Мартынов старался быть до конца открытым, не прятаться за известной формулировкой: «Больной должен знать о своей болезни столько, сколько нужно, вернее, то, что хочет доктор». Савва Николаевич относил себя к сторонникам школы древних эскулапов: хороший врач должен привлечь на свою сторону больного, вдвоем легче побеждать болезнь. Поэтому Савва Николаевич не скрывал от пациента правду о заболевании, но делал так, чтобы она не навредила, а настраивала на лечение. Уныние, пессимизм — самые плохие помощники врачу, считал доктор Мартынов.
— Вот пришел к вам, Савва Николаевич, чтобы поблагодарить за то, что вы не отказались меня оперировать. Результат вы видите сами — я на ногах…
— Это моя работа, — коротко ответил Савва Николаевич.
— Э-э-э, нет, — усмехнулся больной. — Работают многие, Савва Николаевич, а вы исцеляете. Вы — талант. Другой сколько ни работает, а результат нулевой. В общем, вот…
Панкратов достал из пакета бутылку дорогого марочного коньяка, поставил на стол.
— Это вам от меня в знак благодарности.
— Но я же не беру подношений, — ответил Савва Николаевич.
— А это не подношение, это коньяк. Его пьют и закусывают лимоном или шоколадом.
Тут Панкратов, пошарив в пакете, достал плитку шоколада и лимон.
— Можно начинать, — пошутил Савва Николаевич.
— Если есть стаканы, — оценив юмор, в тон ему ответил пациент.
— Отчего же, найдутся.
Савва Николаевич, не вставая, открыл дверцу стоящего рядом шкафчика и достал две мензурки.
— Можно из них, они стерильные. Наливайте, а я пока скальпелем лимон порежу.
Там же, в шкафчике, нашлась чашка Петри. Савва Николаевич положил в нее лимон, который ловкими и выверенными движениями хирурга разрезал на тончайшие ломтики.
— Да вы, Савва Николаевич, специалист не только в хирургии, — удивился Панкратов.
— Жизнь всему научит, — усмехнувшись, ответил доктор Мартынов.