самому Валерке с Саввой… Поиски пропавшей медсестры ничего не дали.
Нашли труп Дины весной, в Пушкинском парке; закиданный листвой и засыпанный снегом, он пролежал там почти до конца апреля. При уборке парка, во время субботника, студенты сельхозакадемии наткнулись на него случайно. Для опознания были приглашены сотрудники нейрохирургического отделения во главе с заведующим, Николаем Николаевичем Пальковым, и старшей операционной сестрой Нонной Петровной. Те без колебаний показали: да, это Дина. На удивление всем, ее лицо почти не пострадало от длительного пребывания под листьями и снегом.
Хоронили Дину всем институтом. И хоть ректорат официально не объявлял о похоронах: всего лишь медсестра, пусть и очень красивая девушка, но студенты, считавшие Дину лицом их меда, почти все как один пришли на прощание. Грустное зрелище… Сколько бываешь на таких мероприятиях, каждый раз ощущаешь себя смертным, видя гроб, лежащего в нем человека, близких и друзей, убитых горем. Вдвойне тяжело, если хоронят молодую красивую девушку, так и не успевшую по-настоящему полюбить и хоть чуточку пожить для себя…
— Судьба так несправедлива, — воскликнет кто-то.
— Нет, каждому свое! — ответит другой.
— У Бога все на учете, и ни один волосок не упадет с головы без промысла Божьего! — ответит третий.
И каждый будет по-своему прав.
Эта трагедия, случившаяся на заре их молодости, и для самого Саввы Николаевича, и его друга Валерки стала настоящим испытанием на мужество. Они вынесли это испытание честно и бескомпромиссно. Савва Николаевич на всю жизнь сделал зарубку для себя, если есть хоть один шанс — нужно спасать человека, бороться за него…
Валерка после трагедии долго не мог прийти в себя: забросил игру в карты, стал угрюмым, неразговорчивым и куда-то надолго отлучался из общаги. Куда — никто не знал. Приходил он тихим, умиротворенным, ни в какие споры не вмешивался, а спокойно лежал на кровати поверх одеяла и думал о чем-то своем. Мы понимали его состояние и старались не трогать…
Потом, много лет спустя, Савва Николаевич узнает правду о гибели Дины. Произойдет это совершенно случайно, ее расскажет бывший заключенный, прооперированный им через тридцать лет после трагедии. И та давнишняя история из юности всколыхнула тогда Савву Николаевича до основания… Но об этом чуть позже… А что делать сейчас? Савва Николаевич сидел в кресле и перебирал в памяти события из жизни, когда наркотики сгубили близкого ему человека.
Так, в раздумьях, Савва Николаевич провел какое-то время, стараясь не нарушать наступившего затишья. Девушка докурила еще одну сигарету, потом отошла от окна, села на кровать.
— Можно, я чуть полежу, голова что-то закружилась…
Савва Николаевич хотел встать, чтобы помочь девушке, но она жалостливо посмотрела на пожилого человека. Видимо, ей совсем стало неловко за себя, и она попросила:
— Вы сидите, сидите… я сама прилягу.
Савва Николаевич понимающе кивнул, развернул кресло к окну, не вставая взял в руки книгу, лежавшую на тумбочке, и стал читать…
Под утро Савва Николаевич задремал, откинувшись на спинку кресла, но его разбудил хлопок двери. Савва Николаевич открыл глаза и прежде всего посмотрел на диван. Там никого не было. Лишь лежала его курточка и скомканное покрывало.
«Ушла! Но куда? Ведь голая!» — Савва Николаевич, сделав усилие, встал с кресла. «Далеко не уйдет…» Он вышел в коридор — пусто. Только пальма, стоящая у окна, показалась ему человеком. Савва Николаевич напряг зрение — нет, обман. Значит, ушла снова к артисту-соседу, больше не к кому. И он, тяжело вздохнув, побрел к себе обратно в номер отсыпаться.
— Грехи наши тяжкие, — произнес он на ходу, не зная, хорошо или плохо, что все так закончилось…
Глава 4. Дурь
Лежа в постели, Савва Николаевич не мог отделаться от мыслей о Злате. Вот, пожалуйста, типично женский поступок: никакой логики. Савва Николаевич какое-то время тихо лежал, отгоняя от себя неприятные размышления, но они снова и снова всплывали в мозгу. «И чего я так сильно растревожился? — не понимал сам себя Савва Николаевич. — Наверное, из-за Валеркиной подружки Дины. Да-а-а, точно из-за нее». В его усталой голове все завертелось, закружилось, как картинки в анимационном мультике. Савва Николаевич какое-то время пытался понять, что к чему, а потом неожиданно заснул. Во сне как бы сам по себе возник образ Дины, будто и не было несколько десятков лет расставания.
Они случайно столкнулись в студенческой столовой. Он, высокий худющий блондин с голубыми внимательными глазами, и она, тоже блондинка с роскошной стрижкой «каре», с томным взглядом, от которого у мужчин мурашки бегали по коже.
— Здравствуй, — сказал Савва и невольно протянул руку.
— Привет, — ответила с улыбкой девушка. — Меня зовут Дина, — и подала свою теплую ладонь.
— А меня Савва.
— Значит, это о тебе Валерий говорил?
— И я тебя знаю, мне он о тебе тоже рассказывал…
Они замялись, не зная, что еще сказать друг другу.
— Вставай впереди меня. — Савва показал на свободное место в очереди.
Дина улыбнулась и, изящно выгнув спинку, так, что грудь слегка коснулась плеча Саввы, прошла за узкую стойку, отгораживающую раздачу от зала столовой. Студенты, стоящие в длинной очереди, промолчали, хотя обычно не принято среди студенческой братии кого бы то ни было пропускать впереди себя. Так может выстроиться целая группа. Но тут другое дело. Очень уж красивая и эффектная была эта девушка — Дина.
— Что будете брать? — не поднимая головы от кастрюль, спросила полная розовощекая раздатчица Серафима Поликарповна.
Именно так, а не иначе, она просила себя называть. Этим пользовались шустрые и хитрые студенты, особенно когда были на мели.
— Серафима Поликарповна, — вежливо говорил кто-нибудь из них, делая как можно более серьезное лицо. — Что посоветуете взять: плов за шестнадцать копеек или котлету за двенадцать копеек? Есть хочется, а денег, сами понимаете…
Серафима Поликарповна все происходящее принимала за чистую монету. Она молча брала тарелку и накладывала с горкой плова, да так, чтобы непременно попались кусочки мяса и со дна, где рис потеплее, а масла побольше. Такой тарелкой можно было троих накормить, но Серафима Поликарповна на вежливом и голодном студенте не экономила…
Дина взяла бифштекс с яйцом, жареным картофелем, фирменное блюдо в столовой. Такую роскошь могли позволить себе только состоятельные студенты или преподаватели из числа аспирантов и ординаторов. Шутка ли сказать, порция тянула на тридцать шесть копеек, столько же, как целых три котлеты. Кроме всего, Дина взяла кусочек бисквитного торта и стакан чая с лимоном. Чай в студенческой столовой стоил три копейки, а с лимоном десять и всегда был хорошо заварен. Серафима Поликарповна старалась не экономить на студентах, она еще девчонкой испытала голод блокадного Ленинграда, жалела их: студенты должны питаться хорошо, а горячий чай с хорошей заваркой и сахаром — основа здорового питания, считала она. Лимон же был для нее роскошью. Она так и говорила:
— А что лимон? Кислота одна, приятная, но кислота… Не завари чай, пожалей заварки, а кинь туда лимон, и что? Пить не будете, — вещала она товаркам по смене. — Лимон кладут, у кого потребности в кислом есть. Я заметила: беременные и те, кто много курит…
— А почему так? — спрашивал кто-нибудь из них.
— Ну беременные понятно, их на солененькое и кислое тянет. А вот кто курит — не понимаю. —
