этажа тонкой струйкой сочилась легкая музыка: итальянские тенора сладкими голосами пели «Santa Lucia».
Пройдя еще немного и почувствовав, что стынет затылок, Матвей сообразил, что забыл в театре шляпу. Он остановился, посмотрел в трагическое московское небо, мысленно махнул рукой и, подняв воротник плаща, зашагал дальше. Он знал один уютный полуподвальный полуресторан поблизости и решил там поужинать, прежде чем возвращаться к себе в Сокольники.
Выйдя на Тверскую, он повернул направо, в сторону Страстного, и все так же не спеша прошел в обычной в это время толчее до следующего переулка. Идя по правой стороне тротуара, за спинами таких же, как он, невольных городских скитальцев, Матвей рассеянно щурился на яркие витрины с эбеновыми и алебастровыми манекенами, любовно наряженными в разные привлекательные вещи. Среди манекенов женского пола, судя по коротким, почти солдатским прическам и широким угловатым плечам, преобладали толковые феминистки, среди мужеских (судя по узости и кокетливо-птичьей пестроте их одежд) — урбанисты-уранисты, так что грань, отделявшая одних от других, была весьма условной и определялась не без труда. Но как же они старались его увлечь, обольстить, эти мишурные поделки, эти общие места вкуса и элегантности, эти наивные эмблемы олимпийски-безмятежной, альпийски-благополучной и, как искусственные цветы, чем-то все же жутковатой жизни (с обязательной игриво улыбающейся призовой красоткой или идеально вымытым автомобилем на заднем плане), бесстыдно кичащиеся своей добродетельной добротностью, набожной надежностью, эмпирической весомостью! Изысканность, возведенная в рутину, идеал, низведенный до конвейера. Sta, viator[44]! — как будто говорили ему проникновенными голосами эти гладкие гадкие куклы, протягивая из синеватого льда витрин свои холодные длинные руки. Не торопись, прохожий, взгляни-ка на наши фасонистые вещицы! Первый сорт, класс «экстра», высший разбор. Как ты можешь без них обходиться? Гляди, какая подкладка, выделка, отделка, шнуровка, оторочка, строчка, пуговка, застежка, каблучок Они настоящие, они полезные, они практичные, и они просто необходимы тебе! Лаковые раковины туфель, ласковые объятия пелерин и пальто, поддельное золото защелок, горделивый изгиб «солидного» портфеля, блестящий пластик пряжек, глянцевитая кожа перчаток и ежедневников, призывный взгляд солнечных очков, матовые кандальцы дорогих часов... Привычка брать, ничего не отдавая взамен. Попользоваться, использовать, заполучить, заиметь, овладеть, взять. Хотя нет, взамен, как известно, отдается бессмертная душа, и только однажды (обмену, возврату не подлежит): чего только не дашь за билетик в первом ряду этого грязноватого Гран-Гиньоля!
Раза два Матвея, не желавшего вместе со всеми переходить на рысь, довольно чувствительно задели на ходу прохожие. Два потока людей, кто победней, кто побогаче, всем скопом, как на казнь, одни навстречу другим, непрерывно текли по московской мостовой, то и дело соприкасаясь плечами, сталкиваясь, обмениваясь нарочито равнодушными взглядами. Отрешенные лица этих людей, казалось, служили только отражением неону, бледными экранами для реклам, и, какими бы разными они ни были, на всех был один и тот же далекий отсвет какой-то фатальной бесцельности, глубоко укорененной покорности несшему их течению жизни. Парадокс заключался в том, что все они,
Споткнувшись о выступ мостовой, Матвей свернул в суровый сумрак переулка. Тишина и серость. Ряды плотно припаркованных автомобилей. Невдалеке от входа в тот самый ресторан, в который он направлялся, упершись лбом в стену и отставив зад, шумно мочился какой-то яддыжник Очень мило. Матвей обошел его и толкнул дверь. А там — дым коромыслом: большая компания, уже изрядно навеселе, размещалась за сдвинутыми в ряд столами в центре сводчатого зала. Громче обычного звучала тупо- ритмичная музыка и звенела посуда, в воздухе висел плотный гул голосов, прерываемый вспышками смеха Матвея, стоявшего на проходе, сзади толкнули, он посторонился.
— Один будете? — неприязненно глядя на него, спросила Матвея «хозяйка» в коротком сиреневом платье с блестками — молодая, сильно накрашенная женщина с лицом восточного типа и следами искусственного загара на всех предлагаемых к осмотру и оценке открытых частях тела. — Есть свободный столик под лестницей, — она указала голой рукой с витым браслетом в душную глубину зала, — или можете обождать за барной стойкой, когда освободится другой.
Буду ли я один? Могу ли я
— Rosarum et pressa, — задумчиво сказал Матвей, стараясь не смотреть на ее ключицы.
— Пресса? Я не говорю на английском, — наморщив лоб, ответила она, в свою очередь разглядывая его кремовое кашне.
— Этого уменья в данный момент не требуется. Довольно того, что вы способны изъясняться по- русски, вернее, на том безнадежно испорченном наречии, что в исторической ретроспективе можно уподобить, скажем, тосканскому диалекту, пришедшему в Италии на смену захиревшей латыни, но уподобить, конечно, со многими важными оговорками — ввиду существенных различий в предпосылках и следствиях. И хотя у вас сегодня шумновато, я, пожалуй, все же выпью чего-нибудь за стойкой, раз уж зашел: пошлая дань детективному жанру, не больше.
— Как желаете, — не фазу ответила она, с изумлением глядя на него.
Матвей снял плащ и уселся на высокий вертлявый стульчик у стойки. Как я желаю? Главным об разом чтобы не было курильщиков табака в радиусе ста саженей, чтобы никаких идиотских частушек под музыку, тамтамов и кимвал, дружного кавалерийского хохота, от которого мороз по коже, сладострастных пожирателей устриц, жирных запахов из кухни, липких столешниц, грязных ногтей, сальных шевелюр, тритонов татуировок на голых волосатых предплечьях, подозрительных пятен и грамматических ошибок на страницах меню. Вот как — лишь в общих чертах, не вдаваясь в вопросы этики.
Буфетчик, простоватый с виду, провинциально-есенинского типа парень с густыми русыми волосами и вздернутым носом, стоя к нему спиной, приготавливал кофе. Он с шипением выпустил из никелированного хоботка машины облачко пара, влил в пенистое горячее молоко как будто наперсток ароматных чернил, присыпал потемневшую массу корицей и поставил чашку на блюдце перед сидящим рядом с Матвеем человеком в черном кожаном пиджаке. Тот, загородившись собственным плечом, склонился над чашкой; по его напряженному багровому лицу было видно, что он здорово пьян.
— Сделайте и мне то же самое, — обратился Матвей к буфетчику. — И еще виски со льдом, по жалуйста.
— Не вопрос. — Сдвинув брови, парень принялся вылавливать щипцами из металлической кюветы гулкие бомбочки льда. Затем он бросил их в стакан и полил золотистым канадским бурбоном из квадратной бутыли. Они трещали и лопались: арктическая буря в стакане.
