Оранжерея

—  Хорошо, хорошо. Если понадобится аспи­рин или сухое белье — спросите у моей эконом­ки, прошу без стеснения.

Они снова благодарно загудели, и Нечет, до­тронувшись до шляпы, вышел мимо них на узкую улицу, за углом монастыря переходившую в ши­рокие каменные ступени, круто ведущие вниз, к роще и набережной.

4

До гранитного цоколя «Угловой» вода не до­бралась. Шагах в тридцати, у самой набережной, красные, лиловые, голубые огни расплывались в черном зеркале реки, разлившейся озером от за­падного края Адмиральского сквера до площади Искусств. Перекресток был глух и недвижим Жел­тый свет подвесного светофора загорался и по­тухал в ритме сердцебиения. Каменные коршуны на высоких карнизах Арсенала зловеще топор­щили крылья, готовые, казалось, с шумом сорвать­ся на одинокого и беззащитного пешехода. Длин­ный ряд тонких пинаклей Дворцовой капеллы в который раз напомнил Марку пешечный строй перед началом игры, а возвышающиеся за ними шестигранные башни работы знаменитого Оскара Любича — тяжелые шахматные фигуры в ожида­нии выхода. Ветер предпринял отчаянную попыт­ку вырвать у него из рук зонтик Подталкиваемый в спину мягким напором, Марк свернул на Боль­шую Казарменную. Вся левая ее половина не ос­вещалась вовсе, свет из окон домов с правой сто­роны слабо струился на мостовую, и его природа как будто тоже была текучая, холодная, бесцветно-глицериновая. Крался Марк во мраке арок А Ксе­ния? Ушла к Арсению как-то в воскресение. Встре­тившийся ему по пути патруль с мокрой овчаркой, у которой агатами блестели глаза, корректно спро­сил у него документы и напомнил ему, что после десяти вечера и до шести утра — комендантский час. Все трое молча посмотрели на часы. Овчар­ка почтительно обнюхала шерстяные штанины Марка. Князь вежливо отклонил предложение про­водить его и пожелал патрульным спокойной но­чи. В правом кармане пиджака ощущалась надеж­ная тяжесть оружия. Глаза уже свыклись с сумер­ками и то и дело отмечали памятные детали фасадов и мостовых.

Хорошо знакомый с детства дом, в котором ко­гда-то жил поэт Тарле, мы уже прошли. Вот за тем углом его стошнило на чье-то крыльцо после пер­вой в жизни рюмки «лозы», выпитой за компанию с Сережей Лунцем и Колей Шустовым в день вы­пускного экзамена в гимназии, тридцать лет тому назад. А в том окне (теперь наглухо закрытом став­нями) была комната учителя Фальца, жившего хо­лостяком на английский манер — с приятелем-охотником и его рыжим сеттером: любишь меня, люби и мою собаку. Тот узкий, увитый плющом особняк со львами когда-то принадлежал скульпто­ру Химерину, а после его смерти был куплен одной оперной дивой, оштукатурен и очень удачно вы­крашен в оливковый цвет. Там, за кованой решет­кой, на просторном дворе весной частенько устра­ивали для какой-то девочки в пышном платьице детский праздник — с фокусником в звездном пла­ще и лимонадом на столах. Теперь на этом дворе мокнет чей-то мощный «орлан» с кожаным верхом.

Набор случайных мыслей, как это нередко бы­вает, вызвал в его памяти полустертое от частого употребления воспоминание о том, как когда-то давным-давно, так давно, что, кажется, как будто в другую историческую эпоху, на него напали в роще двое скарнов, когда он однажды прогуливал урок. Они изваляли его в грязи и крепко помяли и в бешенстве раскидали его книги по кустам, за что потом столько раз в его воображении были оскоплены, сварены в смоле, брошены в клетку с гиенами, четвертованы, утоплены, замурованы в стену, забиты до смерти шпицрутенами и в кон­це концов прощены и навечно сосланы на не­обитаемый остров в Северном море. Но вот мы и пришли.

В «Углах» вместо привычного швейцара со снежными баками на красных шкиперских щеках его встретил в дверях незнакомый юноша в ов­чинной безрукавке поверх свитера.

—  Уехал, — коротко ответил он на вопрос Мар­ка, ведя его через огромный, слабо освещенный холл в ресторан. Старика-гардеробщика с медлен­ными руками и печальной улыбкой, служившего в «Углах», сколько Марк себя помнил, тоже на сво­ем месте не было.

—  Уехал? — спросил Марк своего провожа­того, указывая рукой в пустое пространство за бархатным барьером и невольно подражая его лаконичной манере общения.

—  Нет. Умер, — ответил тот.

—  Ах как жаль, — искренне огорчился Марк и повторил: — Как жаль!

Юноша выразил на своем лице официальное сожаление.

—  Прошу, — сказал он, приняв у Нечета шля­пу, плащ и зонтик и протягивая ему взамен плас­ тиковый номерок красная шестерка с чертой по­низу, чтобы не путать с девяткой.

В просторном зале ресторана, с колоннами, хрустальными люстрами и рядом высоких окон с видом на реку и Большой арочный мост, было темновато и пусто. Матовая глыба черного «Бехштейна» была укрыта траурной попоной с багро­вым бордюром. Занято было всего несколько сто­лов в противоположной от входа стороне. Марк огляделся в поисках метрдотеля, такового не на­шел и сам выбрал себе стол в середине ряда у сте­ны. По левую руку от него чинно ужинал цыплен­ком пожилой пастор с блестящей плешью и про­ фессиональной кротостью в покатых плечах, по правую, через два пустых стола, в самом углу, двое мужчин средних лет, уже закусивших, курили си­гары, пили коньяк и скучали. По их сдержанным жестам, движениям губ и добротным башмакам Марк определил, что это англичане. Напротив не­го, через один пустой ряд столов, ближе к середи­не зала, сидела девица в черном платье, одинокая и несчастная. Поймав скользящий взгляд Нечета, она ему искательно и робко улыбнулась. В ответ Марк слегка наклонил голову и перевел глаза на официанта, появившегося из-за портьеры с круж­кой пива в руке молодой, приятной наружности человек в жилетке, белой рубашке с измятыми ру­кавами и черных лоснящихся брюках.

— Одну минуту! — сказал он Нечету, ставя пи­во на стол пастора.

Горячих блюд не было. Чудо, что ресторан во­обще все еще открыт. Сами понимаете. Он мог предложить лишь ростбиф, цыпленка «маренго», паштеты и сыры... Зато напитки — «какие поже­лаете». Марк пожелал бутылку «Шато ля Роз», а к нему — ростбиф, пармезан и маслин. Что это мы сегодня отмечаем, какую годовщину? Когда тебе под пятьдесят, дни состоят сплошь из годовщин. Но сегодня был день как день, только уж очень тоскливо сидеть одному в большом доме. Он вновь поймал на себе задумчивый взгляд девицы на­против. Тишину нарушал только скрип пастор­ского ножа по тарелке. За его спиной на стене висел выцветший эстамп в золоченой рамке лом­берный столик, канделябр, напряженные затылки игроков, исписанные листки, горсть монет на зе­леном сукне. Вино оказалось превосходным. К та­ релочке с маслинами была подана крохотная се­ребряная вилка. Все чин чином. Герои, описания... Но чего-то не хватает. Да: живых цветов на сто­лах. Покончивший с цыпленком и пивом пастор принялся мелодично, на разные лады порыгивать в ладонь. Говорят, есть люди, умеющие свер­нуть салфетку так, что выходит роза или чайка. Он не был из их числа. Марк машинально пере­считал салфетки, букетиком торчащие из метал­лической подставки: чёт — девке замуж идти, не­чет — маком сидеть. В зале появился еще один посетитель, с газетой под мышкой, судя по рас­сеянному взору, взъерошенным волосам и сухим ботинкам — постоялец гостиницы. Он занял ме­сто между Марком и англичанами и немедленно раскрыл газету. То с одной, то с другой стороны стола возникал проворный официант. Пахло си­гарами, кожей, гусиным паштетом и одеколоном, как на дерби. Ростбиф тоже был недурен. Еще один бокал вина. Еще один многозначительный взгляд девицы. К ее столику уже несколько раз подходил все тот же, по-видимому единственный сегодня в зале, симпатичный официант, чего-то от нее добиваясь.

— Сударыня, прошу вас! — грозным шепотом говорил он, склонившись над ней. Она что-то ле­петала в ответ, нервно комкая салфетку на столе.

Нечет прекратил жевать и прислушался.

—  Нет, сударыня, мне это можете не объяс­нять! — перебил ее официант, и по красным пят­нам на его скулах было видно, что он настроен решительно.

«Пьяна она, что ли?» — подумал Марк Он ско­сил глаза на ее ноги: черные чулки, тонкие икры, туфли на высоких каблуках. Хорошенькая. И та­кая растерянная. До него донеслись ее слова: «Как же мне быть?», в которых слышалось настоящее отчаяние. Официант склонился еще ниже и за­шипел ей в самый шиньон. Через минуту он ос­тавил ее в покое, откликнувшись на зов англичан. Когда он затем подошел к Марку взять со стола пустую тарелку, тот спросил его:

—  Что там за сыр-бор с барышней?

—  Да что же, обычное дело: платить нечем, — оживился он и, озираясь по сторонам, азартным шепотом принялся рассказывать.