Прошло около десяти лет, и по утрам воздух в Москве все еще хранил запах арбуза, и необъятная плоть города за коротенькие ночные часы еще успевала пропитываться целительной тишиной. И еще оставались в столице места, где можно было сбиться с навязанного тебе машинного ритма, отдышаться и перевести дух, не торопясь посмотреть газету или подремать, съесть мороженое или поболтать с добродушной московской теткой.
Но таких мест становилось меньше и меньше… Вышедший из человеческого подчинения, гигантский город расширялся по зеленой земле, углублялся в ее недра и тянулся ввысь, не признавая ничьих резонов. Незаметно для москвичей понемногу исчезали в столице бани и бублики; фанта и пепси-кола усердно соревновались с иными напитками, окна первых этажей украшались ажурными решетками, а в метро уже появились станции, не успевающие за ночь проветриваться. Так много всего случилось за десять лет!
Александр Николаевич Иванов был теперь едва ли не ведущим специалистом в клинике для так называемых нервных больных. Но респектабельное название, привилегированный состав пациентов, лечебная музыка в холле, где висели подлинники современной живописи, — все это существовало лишь, как говорится, для дураков. Никто не сомневался в том, что Иванов лечил обычных пьяниц, правда, пьяниц интеллигентных.
«У нас не какая-нибудь там „Матросская тишина“, — ехидно говорил он, — у нас тишина особая, адмиральская».
Чего только не видел и не слышал Иванов, каких не насмотрелся комедий и фарсов, свидетелем каких трагедий не был за последние десять лет! Пожалуй, самому Шекспиру весьма далеко до всего этого…
Иванов поседел, располнел. Теперь в его глазах сверкала иногда и холодная отчужденность. В движениях появилась уверенная неторопливость. В разговоре чувствовалась усталость от обилия информации. Еле заметный налет цинизма придавал этому основанному на опыте всезнанию особый привкус. Импортный серый костюм сидел на Иванове как нельзя лучше, небольшой, но хорошо обставленный кабинет служил, как бы естественным продолжением своего хозяина. О медицине напоминал здесь лишь белый халат на вешалке да аппарат для замера артериального давления. Благоухающий, как говорилось в старое время, пышный букет сирени и роскошный настенный календарь, изданный фирмой «ЭЛОРГ», совсем бы допекли посетителя, если б не запахи вездесущей хлорки, проникающие в кабинет из больничного коридора.
— Так-таки сразу и ЛТП, — проговорил Иванов и поджал губы. — А ты хоть знаешь, Мишенька, что такое ЛТП?
— Не знаю и не хочу знать, — твердо сказал Бриш, который сидел на диване напротив. Его длинные ноги занимали все пространство вплоть до ивановского письменного стола.
— Зря, — тоже твердо произнес нарколог.
— Что зря?
— Ну, во-первых, нет там никакого лечения, в этом ЛТП, во-вторых, решение о направлении принимают родственники совместно с местной властью, в-третьих…
— Да черт с ней, — перебил Михаил Григорьевич. — Ну забери ты ее куда-нибудь. Хоть в ЛТП, хоть к себе в клинику. С Зуевым я никак не могу связаться. Он в Люберцах, что ли, живет? После этой идиотской автокатастрофы я так и не видел его.
— Насколько я знаю, Зуев с Натальей давно развелись, — сказал Иванов, стараясь припомнить, кого же так ярко, так настойчиво напоминал сейчас Бриш. Даже интонации скрипучего голоса, даже покачивание ногой. Ну да, вспомнилось… Вот так же, с теми же интонациями объяснялся с Ивановым когда-то тот психиатр, который писал диссертацию о врожденном алкоголизме. Точь-в-точь. Но не это, нет, вовсе не это волновало сейчас Иванова. Он думал о предстоящих похоронах своего зятя, куда ему так не хотелось ехать, но куда ехать все равно надо, причем времени оставалось всего ничего. Бриш, по всему видать, не собирался уходить без определенного результата.
— Она вроде бы твоя родственница?
— Кто, Наталья? — очнулся Иванов. — Ну да. Бывшая жена Зуева, а тот — брат моей бывшей и настоящей жены.
— Как, я что-то не разберусь. Ты снова развелся?
— Почему снова? Всего один раз. Но Светлане этого оказалось достаточно. Она стала совсем другим человеком. Да, мы женились с ней дважды… — Иванов щурился в наплыве самоиронии. — А ты… Как у тебя семейство? Люба работает?
— Прекрасно. — Михаил Георгиевич чуть-чуть, совсем не надолго задумался. — Да, все хорошо, дружок. Но… разве может быть хорошо в таком окружении? Хамство так и прет. Из каждой дыры…
Иванов слушал с улыбкой, ему вдруг вспомнилась их давняя поездка во Францию, парижская гостиница «Ситэ-Бержер» и свет в коридоре, погасший автоматически.
— Давно хотел спросить тебя… — с дурашливой миной сказал Иванов. — Ты тогда выиграл пари?
— Когда? — Какое пари? — Бриш глядел с удивлением.
— Ну, эту самую… «Белую лошадь». В Париже.
— Не понимаю, о чем ты спрашиваешь.
— Ну, хорошо, — Иванов поглядел на часы. — Ты, видимо, позабыл. Так вот, я постараюсь помочь Наталье. Найду место, но в другой лечебнице. Но учти, необходимо ее добровольное согласие.
— Вы что, у каждого алкоголика спрашиваете согласие? — насмешливо улыбнулся Бриш.
— Мы — у каждого. А вы — не знаю. — Иванов почувствовал приближение ссоры и встал. — Знаешь, мне надо ехать на похороны.
— Что ж… — вздохнул Бриш, не спрашивая, кого будет хоронить Иванов. — Придется просить других. Все равно надо спасать человека…
— Давай, спасай, — мирно сказал Иванов. Однако раздражение его нарастало.
Они простились во дворе клиники. «Откуда у него это право? — подумалось Иванову. — Хочет спасать Наталью… Но постарел тоже. Седой…»
Иванов не мог не поехать на похороны. Сестра Валя, оставшаяся вдовой с тремя детьми, была единственным родным человеком в Москве. Иванов не был близок с покойным зятем: тот жил в постоянных командировках. Но его необычная смерть уязвила Иванова, и горечь от такого известия не проходила, становилась с каждым часом сильнее и резче. Иванов чувствовал приближение какой-то странной ясности и решимости, но от этого приближения обида за родную сестру и ее трех осиротевших девчонок не становилась слабее.
Никаких хлопот, никаких хождений за справками, разрешениями, никаких поездок за венками не потребовалось. Нужно было просто приехать к определенному часу в определенное место. Иванов взял такси, приехал на вокзал и, словно бы кому-то назло, без билета сел в отходящую электричку. Народу было почему-то битком. Вскоре пришлось уступать место и торчать в тамбуре, воняющем застарелой табачной гарью. Курильщики раздражали нарколога, пожалуй, не меньше, чем алкоголики, табачная вонь повсюду стояла в Москве. Достаточно было в час пик пройти от театра Ермоловой до Моссовета, чтобы голова закружилась от табачного дыма.
— Мальчики, может, перестанете курить? — не удержался Иванов и сделал попытку свести дело к юмору. — Как же будете с девчонками-то целоваться…
— Хо! — парни заржали. — Девчонки сами палят.
— Ну, я бы с такими не стал даже разговаривать.
— А мы и не разговариваем.
Иванов был не рад общению с новейшим поколением, он вышел из вагона с чувством возрастающей горечи.
Дорогу к кладбищу указали ему тотчас. Он не стал ждать автобуса и пошел пешком по тропе. Она бежала через овражек, заросший высокими цветами морковника, потом через поле озимой ржи. Хлеба стояли уже по пояс. У Иванова было еще время, и он не спешил. С удовольствием, давно не испытываемым, он миновал рожь, сориентировался на зеленую кладбищенскую стену дерев, над которой виднелись церковное пятиглавие и шпиль колокольни. Он свернул с тропы, прямо на обширный луг. Всполошенные его появлением чибисы вскоре затихли, перестали пищать и метаться, зато жаворонок по-весеннему заливался вверху. Он трепыхался, поднимаясь все выше и выше, но журчащий его голос все равно был яснее и громче урчания машин на ближней дороге.
