вчетвером — он, мама и мамина подруга тетя Липа с дочкой, Иркой, чуть старше его. Выбрали село недалеко от Фрунзе: кто-то сказал, что там хорошо и жизнь недорогая. Поселились в чисто выбеленном доме, хозяева которого перебрались на сеновал. Было жарко, но не так, как в Ташкенте. Ну и обстановку сменили, это считалось самым важным. Продукты же и впрямь были дешевые, не то что в городе.
Теперь о той поездке Кирилл Артемович мало что помнил. Помнил, как на ярмарку ходили в соседнее село. Дорога была пыльная, солнце жгло, они уже и не рады были, что затеяли этот поход. Хорошо, подвода нагнала, подвезла. Зато уж на ярмарке было интересно, глаза разбегались от всякой всячины. Ну и баню, конечно, помнил. Баню, пожалуй, лучше всего.
Моечный зал был один, поэтому баня поочередно работала то как мужская, то как женская. Мама, конечно, одного Кирилла в мужской день пустить не решалась, купала в корыте. Но разве это купанье? Надо было хоть раз по-настоящему вымыться. Тогда тетя Липа сказала, что надо идти всем вместе в женский день: дети, мол, маленькие, ничего не понимают. Мама сначала не хотела, но потом поддалась уговорам. Пошли пораньше, к самому открытию. В бане пусто было, не парно и не очень жарко, сыро только. Оцинкованные шайки оглушительно гремели на скамьях и босые ноги по мокрому цементному полу шлепали звонко. У медных могучих кранов были деревянные тяжелые ручки, отполированные ладонями и потрескавшиеся от воды.
Детям и головы уже по два раза намылили, и спины натерли колючими мочалками, когда стали подходить другие женщины. Нагие, с тазами и мочалками в руках, они занимали места на широких скамьях, недовольно поглядывали на мальчишку, а потом стали ругаться: где это видано, такого парня в женскую баню водить, как не стыдно! Да его женить скоро!.. Сначала незлобиво ругались, скорее для порядка, но явилась какая-то тетка и такой крик подняла, что пришлось им, кое-как смыв мыльную цену, убираться вон. Кириллу стыдно было, он на Ирку смотреть не мог, вообще глаз не поднимал и все отворачивался, спиной норовил к девчонке повернуться. Но когда вышли на залитую солнцем улицу, широкую, пыльную, поросшую по обочинам крапивой, стало легче. Посмеиваясь, тетя Липа недобрыми словами отозвалась о крикливой бабе. Но мама удрученно молчала, ей перед сыном неловко было.
С Ирой он заново познакомился через много лет, уже во время войны. Тетя Липа окликнула его, а то он и не узнал бы ни ее, ни тем более дочку. Что-то у них с мамой разладилось после той поездки, тетя Липа не заходила к ним давно.
— Кирюша! Ты что же, не узнаешь! — удивилась она.
— Здрасьте, — засмущался он. — Я узнаю…
— Как живешь? Мама как, здорова? — тараторила тетя Липа; а рядом с ней стояла миловидная статная девушка и разглядывала его с любопытством. — А с Ирой чего не здороваешься? Помнишь, как отдыхать ездили? В баню еще ходили — умора!
Вот только когда он ее узнал, вернее даже не узнал, а понял, что это та самая Ирка и есть.
— Здрасьте, — снова буркнул он и потупился.
— Ты работаешь или учишься? — поинтересовалась Ира.
— Работаю. То — есть вообще-то учусь, но сейчас на практике, на заводе.
— А я в ателье. Мы там военных обшиваем, и генералы приходят, — похвалилась она. — Хочешь, можно, и тебе по блату костюм сшить.
— Мне не надо, — не поднимая глаз, — ответил Кирилл, Ира ему понравилась, и поэтому чувствовал он себя скованно и стыдился своей скованности.
Тетя Липа заторопилась и ушла, оставив их вдвоем, крикнув уже на ходу:
— Маме привет!
— Ну пойдем, — сказала Ира и кокетливо сощурила глаза. — Проводи меня. Да под руку возьми. Ты что, с девушкой никогда не гулял?
— Гулял, — ответил он, краснея, и она сразу поняла, что соврал.
— Ладно, научишься, молодой еще, — засмеялась она и заглянула ему в глаза: — Я тебе нравлюсь, признавайся?
— Ничего, — едва выговорил он и так покраснел, что слезы выступили.
— И ты ничего, — все еще смеясь, отозвалась Ира и тут же деловито посоветовала: — Ты с ноги не сбивайся, в ногу иди.
У него ладонь сразу взмокла под ее локтем, но он не посмел вытащить руку. Вот так, под руку с ней, сгорая от стыда, Кирилл и заявился в ее дом. А потом, когда все случилось, он тоже не испытывал ничего кроме стыда и неловкости.
— А ты, оказывается, в первый раз? — удивилась она.
— Не в первый, — упрямо соврал он.
Но она-то в этом понимала уже…
— Ты дурачок. В жизни надо все испытать, все попробовать. Жизнь, она ко-ороткая. Оглянуться не успеешь, пройдет.
Его удивили ее слова: вся жизнь была еще впереди, казалась бесконечной, он такие планы строил, — и, может быть, именно поэтому он их запомнил.
Кирилл ходил к Ирке, пока Наташка с мамой за самоваром разговоры свои вели. Наташка так никогда и не узнала, где он пропадал в те дни.
Однако вскоре отношения их закончились сами собой. Ирка вдруг заявила, что выходит замуж и уезжает с мужем не то в Свердловск, не то в Саратов. «К месту службы», — сказала она. Муж был намного старше ее, вдовец, но бездетный и обеспеченный, полковник. В день прощания, ласкаясь к нему, Ира горячо шептала в самое ухо: «Я буду вспоминать тебя только с хорошей стороны». А потом вдруг заплакала.
Стягивая с себя одежду, Кирилл Артемович без всякого чувства подумал: интересно, где она теперь, встретимся — не узнаем друг друга, а какая была любовь…
Теперь ему казалось, что ни с Наташей, ни с другими женщинами он ничего подобного уже не испытывал. На самом же деле с Ирой он расстался легко, даже обрадовался, что так все вышло, — ее любовь тяготила его, он всегда чувствовал себя рядом с ней несмышленым мальчишкой, а ведь старше-то его была года на два, не больше.
Расставшись с Ирой, он и с Наташей не сошелся, дичился, был даже грубоват, хотя смотрел на нее совсем по-другому, чем раньше. А она, как ни в чем не бывало, продолжала ходить к ним, вдвоем с мамой они чаевничали и, кажется, души не чаяли одна в другой. Мама даже заботилась о ней больше, чем о родном сыне, так ему по крайней мере казалось.
Ему до призыва в армию еще далеко было, но война шла, и мама, все прикинув, посоветовала Кириллу поступить в железнодорожный техникум. Там бронь давали, а кроме того карточка была рабочая и стипендия, уголь опять же можно было достать.
Ему было все равно, и он поступил на отделение сигнализации и связи. Летом, после первого курса, их послали на практику, на эвакуированный завод «Транссигнал». Там он с Наташей и познакомился. Она прилипчивой оказалась, тараторила без умолку — про свой детский дом, про подружек, про завод. В столовой они обедали за одним столом, ели черепаховый суп. И за проходную вечером вышли вместе, хотя Кирилл страшно стеснялся идти с ней рядом при ребятах из техникума. И только когда они остались вдвоем на улице, он осмелел и даже предложил ей зайти к ним домой, познакомиться с мамой. Он думал, что она хоть для приличия откажется, а она согласилась.
По военному времени жили они, считай, хорошо, безбедно. У отца бронь была, он в аэрофотосъемке работал, начальником партии, уезжал надолго то на Памир, то на Алтай, то еще куда-то. Снабжали их хорошо, карточки отоваривали через свой магазин — там и тушенка была, и сливочное масло, и сгущенное молоко в бело-голубых жестяных байках, и крупы всякие. Теперь это богатство перед Наташей предстало. Она и не видела такого никогда. Зинаида Матвеевна взялась ее угощать, и они быстро нашли общий язык. Матери с сыном не просто, меж ними, как ни крути, какая-то стена стоит, до конца раскрыться нельзя. Поэтому женщины дочерей всегда хотят, дочь и подругой может стать. Наташка же без семьи росла, к материнской ласке так и потянулась. И Зинаида Матвеевна при ней расцвела. Душа в душу зажили. Кирилл им и не нужен был.
Теперь, десятилетия спустя, вспоминая давно минувшее, он неожиданно сделал открытие, которое его поразило: а ведь она в нашу семью не ради меня пришла. И долго не мог уснуть, трезвея постепенно и
