однако же «Гойко Митич» с сигарой спокойно принял претензии на свой счет.
– Да, бросил, – он невозмутимо пыхнул сигарой. – Потому что эти отчеты не стоят даже бумаги, на которой написаны. Они никому не нужны. Никому. Эль-Ниньо! Я объясню тебе, что такое Эль-Ниньо. Динамика океана, апвеллинг – все это чушь собачья. Эль-Ниньо – это сила! – он выставил вперед сжатый кулак, под военной рубашкой заиграли мускулы. – Сила, с которой невозможно бороться. Она сметет все старое, перевернет все с ног на голову, очистит место для новой жизни. Бороться с этим глупо и бесполезно. Нужно стать частью этого.
– Открыть видеопрокат, что ли? – сказал я как можно язвительнее. Я посмотрел на индейцев в поисках поддержки – никто из них не понял моей иронии.
– Зря ты так, – усмехнулся незнакомец. – Такие, как ты, всегда будут в проигрыше. Сестренка, говоришь, у тебя... Рассказать тебе, какое у нее будущее?
– Сестру не трожь! – предупредил я. – Не твое собачье дело! – внутри у меня закипала ярость.
– Отца нет, денег в семье нет, старший брат – больной на голову неудачник...
Я бросился на него. По крайней мере, сигару выбить у него изо рта мне удалось, потом я почувствовал резкую боль в затылке и потерял сознание.
15
Когда я был в четвертом классе, мы переехали в новый район. Собственно, никакого района не было. Стоял единственный готовый дом посреди огромной стройки. Прямо за нашим домом вырыли котлован под будущую школу, там я и пропадал целыми днями.
Я был бродягой, моряком китобойной шхуны, держателем фактории на тропических островах. Носил стетсоновскую шляпу, ковбойскую рубашку и набедренную повязку. Курил сигары, пил ром и всегда держал при себе заряженный винчестер. На всякий случай.
Представлять себе тропические острова в Илимске было непросто, хотя сосны в лучах заката и напоминали потрепанные тайфунами пальмы.
Каждый вечер я придирчиво изучал себя перед зеркалом, не появилось ли коричневых пятен – боялся заболеть проказой, а еще очень расстраивался, что у меня нет шрама через все лицо. Обдумывал способы, как бы такой шрам себе устроить, но все они казались мне ненадежными.
Незадолго до нашего переезда отца на работе премировали подпиской на полное собрание сочинений Джека Лондона в 13 томах. Новый том приходил по почте каждые две недели. За это время я успевал несколько раз перечитать предыдущий. Перечитать и чуть ли не выучить наизусть.
Когда дело дошло до рассказов о золотоискателях Аляски, наступила зима, и у меня появился свой Юкон. Там же, где раньше были тропические острова – в котловане. В котловане были горы, долины, ущелья, замерзшие реки. Если спуститься на самое дно, то города было не видно и не слышно. Только Белое Безмолвие вокруг. Строить школу почему-то не торопились, поэтому, кроме меня, в котлован никто не заглядывал.
Как-то раз я решил замерзнуть. У Джека Лондона часто кто-то замерзал. По его описаниям это было легко, человек просто засыпал, убаюканный Белым Безмолвием.
В тот вечер мои родители сильно поругались, орали друг на друга, мать плакала. Я не захотел это слушать, пошел на улицу, спустился на дно котлована, лег на снег. Мороз стоял крепкий, градусов тридцать. Нос и щеки пощипывало, но меня это не очень беспокоило. Я представлял себя золотоискателем, у которого была единственная спичка; я развел костер, но с ветки дерева упал снег и потушил огонь.
Снег. Он был повсюду, белый, мерцающий в свете звезд. Ноги и руки начало ломить от холода, двигаться не хотелось. Мне показалось, что я слышу музыку, точнее, не музыку, а какой-то далекий гул, мелодичный и завораживающий. Веки налились тяжестью, глаза слипались. Мне показалось, что снег укутал меня со всех сторон, как покрывалом. И я уснул.
Проснулся я в собственной постели. Оказывается, на стойке был сторож, старик, отставной военный. Он давно за мной наблюдал, думал, что я хожу в котлован, чтобы что-нибудь украсть, хотя воровать там было совершенно нечего. Старик меня заметил, вызвал милицию, потом скорую. Когда приехали машины, из дома вышли соседи. Меня узнали, принесли домой.
Отделался я отмороженным ухом, даже не простудился. Родители при мне больше никогда не скандалили. С тех пор мне иногда снится, что я лежу в снегу в котловане и слушаю Безмолвие.
16
Я открыл глаза и увидел спину Ивана. Иван копался в рюкзаке в углу палатки, гремел консервными банками. Когда я зашевелился, он обернулся:
– Проснулся, наконец! Силён ты спать, студент! Как самочувствие?
Я с трудом разлепил слипшиеся губы.
– Вроде нормально. А что было?
– Мы думали, все, отмучился, – Иван присел рядом. – Леон притащил тебя из леса. Ваше тело, говорит, забирайте …
– Какой Леон?
– Как какой?! Ты ж сам с ним в драку полез! Он теперь наш лучший друг, продуктов вон свежих подкинул, – Ваня тряхнул рюкзаком, – орлов своих Деду на подмогу прислал.
– Не понимаю, – я помотал головой, чтобы лучше соображать.
– Конечно, не понимаешь, – сказал Ваня. – Ты в следующий раз, прежде чем на человека с кулаками бросаться, спроси у него, кто он, что он. Пойдем на воздух! – Ваня привстал.
– Нет, подожди! – голова у меня кружилась, встать я не мог, поэтому схватил Ваню за руку. – Расскажи, что случилось!
Иван проворчал что-то о своей нечеловеческой занятости, но все-таки снова присел и охотно начал рассказывать. – Прикинь, оказывается, не мы одни такие умелые мореходцы. До нас, в этом самом месте,
