оторваться, зная, что в безветрии впадины между гребнями двух валов ему не представится другой такой возможности, а силы истощатся до того, как его вынесет вверх новый вал. С дальней, задней стороны волна под ним пошла на убыль. Порыв легкого ветра подхватил его крылья, увеличив их подъемную силу. Дуновение длилось всего лишь только миг, но его хватило, чтобы перетянуть в пользу Белощека чашу весов. Тяжело поднялся Белощек в воздух. Он летел, едва не задевая воды; старался набрать высоту, необходимую для того, чтобы его не накрыл следующий, уже набегавший гребень; налегал на крылья.
Нижняя тяга волны толкала его в провал между валами. Он попытался выбраться наверх по косому боку следующей волны. В шапке пены над ним тяжело нависал ее гребень. Изо всех сил старался Белощек подняться над ним. Гребень склонился так низко, что обдал солеными брызгами, но он все еще продолжал лететь, и волна пробежала, и его вновь подхватило легкое дуновение ветра, и он поднялся на несколько ярдов выше.
От следующего вала Белощек ускользнул без труда, но крылья его были тяжелы и неповоротливы, и он смог подняться всего на несколько ярдов. Теперь он снова увидел белый остров, над которым висело черное облако, но был он далеко и уже не прельщал обещанием пищи, потому что Белощек знал, что время и силы его на исходе. Он летел из последних сил, таявших с невероятной быстротой, и по мере того, как они убывали, стремление на запад превратилось в неодолимую, навязчивую идею. Взмах, не продвигавший его на запад, был пустой тратой сил.
Поэтому он повернул прочь от судна. Повернул по огромной дуге, так как с трудом управлял своим полетом и при резком повороте мог потерять высоту и снова рухнуть в море. Он шел по кругу, пока корабль и восходящее солнце не оказались позади, и тогда лишь полетел прямо к пустынному горизонту. Белощек не понимал, что с ним случилось, но твердо знал, что нельзя опуститься на воду. Его вечный друг и защитник, море стало вдруг его злейшим врагом.
Самое большее, на что он теперь был способен, — это лететь, пытаясь удержаться на высоте всего нескольких ярдов от самых высоких волн. Он не знал, как долго уже летел, когда впервые заметил на горизонте мерцающую полоску — сияние льда. Теперь понятно, отчего вода показалась ему такой холодной. Он опять приближался к ледяному полю у побережья.
Неустанно пробивался он вперед. Кромка льдов вырисовывалась ясно и четко, но крылья его слабели. Он терял высоту, соскальзывая по наклонной, и бороться с этим не было сил. Лишь легкие восходящие токи над гребнями волн и поддерживали его в воздухе. Полет превратился в цепочку рывков от одного гребня к другому. Словно издеваясь над ним, кромка льда приближалась отчаянно медленно
И тут это произошло. Во время одного из столкновений с воздушным потоком крылья замешкались, подъемная сила проскользнула мимо маховых перьев, и неожиданно он плюхнулся в провал между волнами, на него мчался вал с изогнутым, нависшим вперед гребнем. Зеленая вода вскинулась вверх, столкнула его вниз, и он опять очутился в воде, где его закружило и завертело вверх тормашками.
Когда волна пробежала, Белощек поплыл. Но мгновенно сквозь слипшиеся перья просочилась ледяная вода и вновь впилась ему в живот. Он начал тонуть. Он знал, что должен взлететь.
Снова забил он крыльями. Над водой стоймя поднялось его тело, и он заскользил вдоль поверхности, не в силах оторваться от нее. Долго барахтался он так, продвигаясь вперед наполовину в воде, наполовину над ней, ударяя по воде кончиками крыльев. За ним тянулся белопенный кильватер. Порой на восходящем течении от гребня волны ему удавалось несколько секунд продержаться в воздухе, но он неизменно опять падал в море, продолжая свой бег в клубах брызг.
Появились предвестники ледяного поля, небольшие, отдельно плававшие льдины - до кромки самого поля оставалось еще далеко. Белощек увидел одну из них и направился к ней Крошечная, не более шести футов в поперечнике. Добравшись до нее, он был так измучен, что не смог взобраться наверх. Чтобы продержаться на воде, он, изогнув шею, положил ее на край льдины и немного перевел дух. Затем что есть мочи заработал лапами и снова забил крыльями, подтягиваясь вверх с помощью клюва. Медленно выбрался на лед и, хотя слишком устал, чтобы держаться на ногах, тотчас же принялся чистить перья.
Съеденная поутру пища наконец достигла мышц, и Белощек почувствовал прилив новых сил. Немного погодя он полетел опять. После новой обработки перья стали чище, и он без труда взлетел с подскакивающей на волнах льдины. Больше часа упорно летел он вперед; позади осталась кромка ледяного поля, и он продолжал полет над сплошным льдом.
Но вновь подкралась к нему слабость. Отдых, полет, снова отдых. Солнце прочертило по небу дугу и наконец скрылось из виду, опустившись перед ним за горизонт, где тянулись льды. Он упрямо пробивался дальше сквозь тьму, крылья его отяжелели, все чувства притупились, и он знал лишь одно, знал только то, что впереди его ждет подруга и что он должен подгонять себя до тех пор, пока не встанет рядом с ней.
Наступил новый день, уже много часов маячил на горизонте берег, манящий, обещающий корм, но до него по-прежнему оставалось далеко, словно берег был прикован к горизонту и с той же скоростью удалялся от Белощека, с которой тот приближался к нему. Сейчас он мог продержаться в воздухе всего несколько сот ярдов. С трудом продвигался он вперед, низко, над самыми льдами, потом крылья больше не поднимались, и тогда он неуклюже опускался вниз и падал, скользя по льду на отощавшем брюхе и груди, потому что необходимый для благополучной посадки контроль был утрачен. Он отдыхал, стоя на льду, посматривая на береговое скалы вдали, его крылья безжизненно, как тряпки, болтались вдоль почерневших от нефти боков. Порой он был слишком слаб, чтобы лететь, но и слишком охвачен нетерпением, чтобы предаваться спокойному отдыху, и тогда он пускался в путь пешком, взбираясь на скользкие ледяные торосы, кувырком скатываясь с них по другую сторону.
В конце концов крылья его от изнеможения сделались совсем неподвижны, и он мог только идти. С трудом дотащился он до берега, кружным путем пробравшись сквозь нагромождение валунов по краю, оставляя на снегу извилистую цепочку отпечатков перепончатых лап. Добрался до зарослей кустарника и принялся клевать почки. Муки голода улеглись. Теперь, казалось, подруга гораздо ближе.
Эскимосский охотник Комтук, не веря глазам, уставился на следы в снегу. Несомненно, это были гусиные следы, но с чего оказался здесь гусь, да еще пришел пешком со стороны пустынного моря, покрытого льдом, где гусям вообще не положено быть? Комтук пошел по следу, удаляясь от берега, и увидел в ивняке скорчившуюся от страха большую птицу. Отчаянно захлопав крыльями, гусь рванулся в воздух, но, как видно, крылья не смогли удержать его в воздухе, пока он выбирался из путаницы ивовых ветвей, и он снова неловко рухнул в снег. Комтук вскинул ружье и выстрелил. Бегом бросился он к тому месту, где на снегу корчился подстреленный гусь, под ним расплывалось красное пятно.
Тяжело дыша и содрогаясь, уставился Комтук на птицу. Двадцать лет охотился он на этом берегу, но никогда не встречал ничего подобного. Но не только поэтому задрожал он и прерывистое дыхание сорвалось с его потрескавшихся губ — Комтук не сводил глаз с серебряного кольца на лапке и фантастической желтой ленты на шее этой странной птицы.
Комтук был религиозным человеком и отлично понимал, что это не гусь. Это дух, слетевший, должно быть, прямо с неба, от христианского бога.
Сбросив меховую парку, он разостлал ее на снегу. С осторожностью поднял большую птицу и опустил на мех, завернув полами парки. Потом поднял сверток и с величайшей заботливостью понес в поселок, к миссионеру. На него вновь напала дрожь, и он торопливо зашагал вперед.
— Чужак, — бормотал он. — Да, да, чужак.
ГЛАВА ПЯТЬДЕСЯТ ПЕРВАЯ
У Кэнайны и ее отца не было каноэ в Кэйп-Кри, так как им пришлось оставить свое в зимнем лагере. И для весенней охоты на гусей и лова мускусных крыс они примкнули к другому семейству. Семейство это отправилось вдоль берега вниз, а не вверх по Киставани, так что у Кэнайны не было
