возможности вновь побывать на озере Кишамускек. Возвратившись в Кэйп-Кри, Кэнайна жадно выспрашивала у жен охотников с Кишамускека про ман-тай-о и его подругу нискук, но этой весной гуси с желтыми лентами на шее никому не попадались на глаза.
В начале июня жизнь в Кэйп-Кри вновь вошла в привычную колею ленивого летнего существования. Кэнайна варила еду для отца. Из-за неудачной зимней охоты денег для покупки продуктов было мало, но выручка от изловленных весной мускусных крыс позволила запастись на лето мукой и чаем. Охота на гусей прошла удачно, и вяленой гусятины должно было хватить чуть ли не на все лето. А сейчас каждый день в сетях Кэнайны трепыхались сиги.
И все-таки у Кэнайны было слишком мало дела, и она тяготилась избытком времени. Теперь ее признали настоящей индианкой, настоящей мускек-овак, но болтовня с другими индианками нагоняла на нее тоску, и не с кем было подружиться. Сами собой явились мысли о книгах, которые, по всей вероятности, так и стоят в картонке в доме Рамзеев, о журналах и газетах, которые выписывал Берт Рамзей. И как-то после полудня она заглянула к Джоан Рамзей.
Они пили чай, и Кэнайна очень старалась не подать виду, какое наслаждение доставлял ей чай с молоком и сахаром. Ей не хотелось, чтобы Джоан Рамзей узнала, что у них в вигваме нет ни молока, ни сахара и они пьют чай, забелив его мукой.
Час просидела Кэнайна у Джоан. Уходя, взяла несколько журналов и три книги из тех, что Берт Рамзей выписал зимой по почте. Потом в нерешительности, терзаемая невысказанным вопросом, направилась к двери. И поняла, что не сможет уйти, не задав его.
— Вы ничего не получали зимой от Рори Макдональда?
— Получили письмо с благодарностью через несколько недель после того, как он уехал в сентябре, - сказала Джоан Рамзей, - да открытку на рождество. Он ничего не писал о тебе.
— Спасибо за угощение и за книжки, — быстро сказала Кэнайна, быстро прошла по деревянному настилу до калитки и удалилась.
Поначалу Кэнайна не обращала внимания на самолеты, которые прилетали в Кэйп-Кри один-два раза в неделю, но теперь всякий раз с нетерпением бежала со всеми вниз к речному берегу, едва заслышав далекий рокот приближающейся машины. Как и все, она молча стояла, глядя, как самолет выруливает с середины реки к берегу. И когда отворялась дверь и пассажиры один за другим, спустившись на поплавок, спрыгивали на берег, она следила, едва дыша от напряжения. Когда выходили все, она поворачивалась и медленно шла к поселку, вновь и вновь думая о том, что учебный год в университете завершился и что он скоро должен приехать, если вообще вернется, в то же время другой, более рациональной частью своего существа зная, что не вернется никогда, как бы долго она ни ждала.
С тех пор как она стала вглядываться в самолеты, Кэнайна стала обращать больше внимания и на свою внешность. Платья ее неизменно были чисто выстираны, волосы аккуратно причесаны и повязаны лентой. Она начала выходить без черной шали.
Всю зиму и весну они неплохо ладили с отцом, но сейчас под влиянием праздности вновь всплыли прежние трения. Он сетовал на то, что она изводит чересчур много мыла, расходуя на него вместо еды свой кредит в лавке.
Кэнайна и не пыталась отговориться.
— И почему ты больше не носишь шаль? - спрашивал он. - Женщины мускек-оваков всегда ходят с покрытой головой. О тебе уже толкуют.
— В ней жарко. Она мне не нужна, да и не нравится, - отвечала Кэнайна. — И мне все равно, что они там толкуют.
Неприятности с отцом лишь подчеркнули трудности, возникшие после смерти матери. Она знала, чего от нее ждут - она должна выйти замуж и привести в вигвам Биверскинов нового охотника, который будет кормить их с отцом, когда тот настолько состарится, что сможет выполнять лишь 'бабью работу': ставить силки на кроликов да ловить рыбу. В охотничьем укладе мускек-оваков не было места для старых дев. Но мысль о том, чтобы выйти замуж за одного из здешних молодых индейцев, наполняла ее отвращением и ужасом. Порой, содрогаясь при мысли об этом, она поглядывала на большой белый дом Рамзеев, подумывая о том, не вернуться ли ей туда на работу, как того хотелось — она эта знала — Джоан Рамзей.
Вскоре начинается летний лов осетров в заливе, отцу нужны деньги, чтобы расплатиться с долгами в лавке, и он, конечно, захочет поехать. К тому времени Кэнайнс придется принять решение.
А пока самолеты, гудя, прибывали в Кэйп-Кри и отбывали оттуда, и Кэнайна постоянно приходила их встречать.
Когда однажды Кэнайна отправилась к Рамзеям отнести взятые у них журналы и книги, она застала там Берта Рамзея и от него узнала, что на Кишамускеке побывал индеец, который обследовал для Рамзея хатки бобров.
Каноэ все еще оставалось на озере. Ей давно хотелось посмотреть там ман-тай-о, но сама бы она не смогла дотащить на себе каноэ в такую даль. Теперь она горячо ухватилась за эту возможность.
— Можно мне его взять? Я хочу поискать гусей Рори Макдональда. И мне еще будет нужно второе каноэ с подвесным мотором, чтобы подняться вверх по Киставани.
Берт Рамзей утвердительно кивнул.
— В любое время, — сказал он — Хочешь, Джок поедет и поможет тебе?
— Нет. Я сама умею управляться с подвесным мотором. - Потом, поколебавшись, добавила: — Я хочу поехать одна.
Кэнайна чувствовала себя словно пилигрим, вновь возвратившийся к святыне. Воспоминания, одновременно мучительные и радостные, теснясь, нахлынули на нее. Вон там, впереди, поляна на берегу Киставани, где разбивали лагерь добытчики гусей, там она подвернула ногу, наступив на камень, и он поднял ее и понес, и тогда это случилось впервые. Она вырубила мотор, вытащила каноэ на берег и пустилась по пешей тропе. Каждые несколько шагов будили воспоминания — вот бревно, где он отдыхал, сбросив каноэ с плеч, вот низко нависшие ветки, которые она подняла, чтобы пропустить его с каноэ, птичьи песни, выученные от него, а потом снова позабытые. И наконец, Кишамускек, пляж на берегу, их пляж.
В конце тропы Кэнайна остановилась. В песке все еще торчали колышки от палатки, которую ставил Рори; на месте костра чернела кучка золы, из-под золы и песка торчал обугленный кусок оленьей кости. Даже кости и те возбуждали воспоминания. Шепотом она повторила строку из Александра Попа: 'Что больше памяти любовной?'
На песке неподалеку лежало опрокинутое вверх дном каноэ, под ним весла. Кэнайна спустила его на воду и поплыла на островок с мелководной заводью, где они тогда поймали и окольцевали гусей. Приблизившись к островку, она замедлила ход, пока рокот воды под носом каноэ не превратился в еле слышное журчание. Она плыла рядом с ивняком, прикрывавшим с одной стороны маленькую заводь. Потом совсем перестала грести, прислушалась, и мгновенно долетело мягкое гортанное гоготание пасущихся гусей.
Кэнайна направила каноэ к мелководью и осторожно вытащила его на берег. Ее била дрожь. Рори был прав — гуси вернулись.
Опустившись на четвереньки, она ползком продиралась через густой ивняк. Вновь услышала она гогот гусей, но от этих звуков сердце ее забилось так сильно, что она уже ничего не могла расслышать. Сквозь зеленую завесу листвы она увидела: что-то желтое мелькнуло и исчезло. Она подползла ярда на два. Она по-прежнему находилась в хорошем укрытии, отсюда перед ней открывался отличный вид на крошечную заводь. Быстро обшарив ее глазами, Кэнайна увидела белое брюхо кормившегося гуся. Увидела, как из воды поднялась голова и шея. Увидела на шее желтую, слегка выцветшую и обтрепанную по краям, но все-таки довольно яркую ленту, которую не спутаешь с другой.
Та самая гусыня-канадка.
Глаза нетерпеливо бегали по сторонам в поисках ман-тай-о. Чтобы получше разглядеть, она подползла еще поближе. Теперь была видна вся заводь; на той стороне лениво плескались на песке мелкие волны, ряды осоки и тростника покорно гнулись под дуновением легкого, менявшего
