Я все еще облизывала губы, когда он поднялся по ступенькам и вошел в квартиру…
Никакого поцелуя.
Черт, проклятие, черт! Возможно, я все не так поняла и у меня не будет первого свидания с Льюисом? Ладно, думай, Эми. Он же точно сказал, что я ему нравлюсь. Хорошо. Но разве признание было похоже на «Ты мне нравишься так сильно, что я готов бросить все, пожертвовать будущим моего несчастного журнала, чтобы лишь прижать тебя к своей груди»? Или на: «В принципе ты мне нравишься, но только как сотрудница, которой работодатель решил нанести визит, поскольку один из ее родителей был арестован по серьезному обвинению в мошенничестве»?
Я не могла сказать наверняка. Лучше действовать крайне осторожно, ведь, как я уже говорила, у меня есть некий печальный опыт неверного толкования любых слов и поступков Льюиса.
— Кофе? — предложила я, когда он неловко застыл посреди гостиной. — У меня есть молоко, — прибавила я. Какая глупость! Будто бы молочная продукция в доме — какое-то особое достижение.
— Возможно, позже. Давай сначала побеседуем.
Льюис все еще угрюмо стоял посреди комнаты, да еще снова начал говорить в деловой манере редактора и важного руководителя. Что-то мне это не нравится, Энт.
Я опустилась на диван.
Он остался стоять.
Да, мне это совсем не нравится.
— Для человека, только что перенесшего ветряную оспу, ты выглядишь совсем неплохо, — сказал он.
— Я не болела оспой, — ответила я. В одной лжи призналась, впереди еще несколько десятков.
— Знаю, — сказал он. — Послушай, твоя мама… хочешь поговорить об этом?
Первый раз с того момента, как он зашел ко мне, в его голосе промелькнуло участие… во всяком случае, какая-то теплота. Не то чтобы жар, но и не каменный холод.
— Э… нет, — сказала я, — я имела в виду… да… Господи… О маме, да?
Что это за жалкое бормотание? Похоже, какой-то странный ступор нападает на меня каждый раз, когда Льюис находится на расстоянии ближе чем десяти футов. Может быть, аллергия? Что бы там ни было, нужно с этим бороться.
— О маме, да, — повторил за мной Льюис. — Хочешь рассказать, за что ее арестовали? Мой шурин работает юристом, специализируется по корпоративному праву и всяким делам, часто происходящим в деловом районе Сити. Я бы с удовольствием посоветовался с…
— Ее… э-э… Вовсе нет, — перебила я, заикаясь. Я хотя бы попыталась воплотить в слова свою мысль.
— Что «вовсе нет»? — спросил Льюис. — Не была арестована?
— Да нет, была.
— А что же тогда «вовсе нет»? — подбодрил меня Льюис, который, похоже, был окончательно сбит с толку моими словами. — В каком преступлении ее обвиняют? Диди сказала, вроде бы за махинации с ценными бумагами…
— Мама не купила ни единой акции за всю свою жизнь, — сказала я. Замечательно, первое членораздельное предложение, но пока единственное правдивое утверждение. Почему же он до сих пор выглядит растерянным?
— Постой-ка, раз твоя мама не занимается акциями, почему ее арестовали за махинации с ценными бумагами? — пробормотал он, и на его лбу появились такие глубокие морщины, что я смогла увидеть, каким он будет лет в семьдесят.
— Вовсе нет, — повторила я.
— Но ты сказала, ее все-таки арестовали.
Так, он повысил голос. Я изо всех сил пыталась придерживаться гениального плана Энта, но лишь заставила Льюиса кричать.
— Ее действительно арестовали. — Я тоже невольно начала говорить громче. — Но вовсе не за махинации с ценными бумагами.
Морщины на его лбу разгладились, и я наконец поняла свою ошибку. Забыла упомянуть наиболее важную деталь своего признания.
— Итак, за что же? — поинтересовался он.
Черт! Самая сложная часть — сказать правду.
— За граффити, — сказала я чуть слышно.
— Что, прости? А сколько ей лет?
— Почти шестьдесят.
— Бог мой! Где? На автобусной остановке? В вагоне метро?
— На двери церкви, — ответила я. С каждым ответом мой голос становился все тише и тише.
— Она что, анархистка?
— Да нет… Она… хм… вице-президент консерваторов Финчли.
Судя по всему, Льюиса просто поразило услышанное. Наконец-то он сел, скорее, даже рухнул в кресло напротив.
— Понимаешь, это очень длинная история, — сказала я.
— Не волнуйся. Диди перенесла все мои встречи.
11.49.
— Итак, давай проясним, все ли я понял правильно, — уточнил Льюис. — Твой друг Энт — тот самый парень, который подошел к телефону, да?
Я кивнула. Пока что он попал в точку.
— И он же священник-гомосексуалист, — продолжил Льюис.
— Нет.
— Он не гей? Ах, ну да, ты же говорила, будто застала его в постели с женщиной. Он распутный женоподобный священник.
— Да нет же, он не священник. Но гей. Тот случай с женщиной был скорее исключением. По крайней мере я так полагаю.
— А твоя мама думает, что он не… священник? Я покачала головой.
— Прости, она думает, что он не гей… Нет, нет, нет, она знает, что он гей…
Я несколько раз яростно кивнула в знак согласия.
— …но она не знает, что он не священник.
— Да, — ответила я.
— И ей не нравятся священники?
— Она не имеет ничего против священников… Она ненавидит геев.
— Но как же она узнала, что он гей?
— Я сама рассказала ей об этом.
— Смелый шаг, учитывая ее взгляды. А почему она думает, что он священник?
— Я ей так сказала.
— Ага, по-моему, мы уже продвинулись куда-то… А теперь помоги мне прояснить следующее…
12.07.
— Похоже, я наконец понял. У твоего отца интрижка с женщиной, которая показывает фокусы с шарами и…
— Нет.
— «Нет, у него с ней ничего нет» или «нет, она не показывает фокусы»? — осторожно осведомился Льюис.
— И то и то. Я считала, будто у него интрижка. Но оказалось, фотограф лишь запечатлел тот самый момент, когда девушка демонстрировала отцу как надувать шары. На самом деле роман завела мама.
— Со священником?
— Да нет же, с садовником. Священник — гомосексуалист, — напомнила я ему.
— Только он на самом деле не священник, — напомнил Льюис.
— Верно, — сказала я устало. — Не важно, вернемся к отцу. Прошлым вечером мы заставили его дать
