прекратилось.
— Ожил? — пошутил лив.
— Ага, — криво усмехнулся Пермя.
Они помолчали немного — это очень хорошо получается, когда поблизости пляшет на дровах живой огонь: ни неловкости, ни потребности нарушить тишину. Можно ненароком и заснуть.
— Выходит, всем стало плохо от этой кражи со взломом, — очень тихо произнес леший, вроде бы и для себя только, но товарищи его расслышали.
— Ну да, викингам не прибавилось, а нам убавилось, — также негромко сказал Пермя.
— Думаешь, Норны подскажут? — спросил Илейко.
— Ничего я не думаю, — недовольно возразил Васильич. — Деваться некуда, вот и подрядился попытать удачу.
Откуда-то издалека донесся тоскливый волчий вой, внезапно оборвавшийся. Илейко поглядел на Хийси: чего это волку весной орать? Но Мишка сохранял невозмутимость, будто бы ничего странного не произошло. Вообще-то теперь они были вооружены несколько основательней, нежели несколько дней назад. Трофейный тесак убитого 'заклятого', да одинарный меч пермяка, да его же нож, да еще лук со стрелами — уже кое-что для встречи с каким-нибудь ополоумевшим волком. Молот Тора, как боевое оружие, в расчет не брался — ладонь с прошлого раза пока еще не зажила. А брошенные луки пресловутых 'заклятых' никуда не годились, требовалось специально учиться, чтоб можно было с них стрелять на значительное расстояние. Этим делом заниматься не хотелось.
Итак, кое-какой арсенал на двоих имелся, стало быть, можно чувствовать себя спокойней. Леший, конечно, к оружию не прикоснется ни под каким предлогом, но за него опасаться не стоит — он себя в обиду не даст даже с голыми руками.
— Был бы здесь рыцарь Стефан! — вздохнул Илейко, когда довелось подумать об Торе. Дюк, как ему помнилось, совершал свою 'одиссею', то есть, торил свой путь — болтался по свету.
— Это какой рыцарь? — оторвал взгляд от пламени Пермя. — Госпитальер?
Вопрос озадачил лива. Кроме ливонского ордена существовали и иные, но госпитальеры?
— Понятно, — глубокомысленно произнес Васильич. — Поздние рыцарские ордена, упрощенные, так сказать.
Мишка не поддержал разговор — его как-то не очень волновала тема рыцарства. Но Илейко помнил свою детскую мечту: а вот бы стать Ritari (рыцарь, в переводе, примечание автора)! Да и название какое-то не очень, чтобы очень. Рыцарский меч, рыцарский крест — это понятно, но госпитальер как-то тяготеет к госпиталю. Медбратья, что ли? Хотя, оно, конечно, верно: вид крови и ран может выдержать далеко не каждый, тут особая сила духа нужна.
— Быть госпитальером удосуживался далеко не каждый, — тоном учителя заговорил Пермя. Точнее — тоном Наследника забытых знаний. — Помимо рыцарской Доблести самым важным правом считалось Право Крови. Ее чистоту нужно было показать на протяжении шестнадцати поколений. Такая вот строгость, можно сказать, Божественная.
— Ну и как же, интересно мне знать, можно было проверить правдивость шестнадцати поколений, непорочные связи и прочее-прочее? — с большой долей скептицизма спросил Илейко.
— По запаху, — вдруг сказал Хийси и, то ли беспокойно, то ли раздраженно, заерзал на своем месте. — Чего тут не понять?
— Точно, — сразу согласился лив, поднялся на ноги и вышел в область темноты. Снег, прилипший к деревьям, уже успел стаять, вот только на земле он все еще лежал, будто разбросанные лоскуты белой материи. Ночь случилась безоблачной и звездной, и каждый звук, оброненный Природой, бесконечно долго не затухал, передаваясь мельчайшими капельками воды, наполнившими атмосферу. Дышалось очень привольно, и, казалось, воздух слегка пьянил. Так на самом деле и было, потому что у водопадов люди зачастую ощущают состояние сродни с легкой эйфорией, вызванному частицами вдыхаемой влаги.
Конечно, Пермя знал куда больше, чем любой из живущих ныне людей. Он этим, понятное дело не кичился, но, иной раз, слушая от него вполне очевидные истины, которые ранее просто не приходили в голову, возникало некое раздражение. Что раздражало — пес его знает. Наверно, свое собственное невежество.
Илейко постоял рядом с верной кобылой, погладил ее по гриве, пытаясь собрать множество разрозненных мыслей в понятную хотя бы ему самому форму и понял, что чем больше он знает — тем меньше он понимает. Госпитальеры, конечно, не имели с больницами и лечебницами ничего общего. На руническом санскрите go-pitha — означает 'защита', отсюда и 'господин', и та же 'госпиталь'. Но 'господин' еще подразумевает 'единственный защитник', берущий свой смысл слова от бога Одина. Один — вовсе не имя, или, как его еще называют хунгары и прочие немцы Oden. Один — это уникальность, это начало, это неповторимость. В то же самое время некоторые люди называют одиночество 'alone'. Все это взаимосвязано, поэтому и Авалон, и Аполлон, и даже Олонец. Божественная суть — быть одиноким. Счастье это, или горе? Ни то, и не другое. Это — Бог.
Когда Илейко вернулся на свое место, три пары глаз внимательно пытались углядеть в нем признаки какого-то недовольства, но, вероятно, тщетно. Лив был спокоен и даже улыбнулся своим товарищам:
— Да все нормально, парни. Пара-тройка глотков живительного воздуха перед сном — это, знаете ли, не самый странный поступок после сегодняшней беседы.
Третья пара глаз вместе с прочими составляющими организма, как то: лапы, хвост, узкая мордочка с маленькими острыми зубами — растворилась в ночи. Это ласка полюбопытствовала, стянула объеденную глухариную косточку и ускользнула восвояси.
— Не успел договорить, — сказал Пермя. — Все земные существа пахнут, причем как-то по-разному. Даже люди. Пот выделяется, вот и запах.
Илейко ничего не сказал в ответ: вот уж открытие — пот!
— Рыцари передавали свой титул в основном по наследству, — продолжал Васильич. — Если мама- папа известны, то и сомнений в чистоте крови не возникает. С этим все просто. Достоин по прочим данным быть рыцарем — милости просим в Госпитальеры. Вот если находится некий соискатель, доселе не 'зазвездивший' себя в списках Ордена, тогда процедура усложнялась.
— Каждый рыцарь обнюхивал, что ли? — попытался пошутить лив.
— Да нет, не каждый, — не откликнулся на шутку пермяк. — Были там свои специалисты.
— Понимаешь, какое дело, — не выдержал Мишка. — Вы с Васильичем пахнете обыкновенно, у вас с наследственностью все в порядке. Но есть еще и другие люди, и во всех выделениях их плоти содержится этилмеркаптан и меркаптанэтинол. А это, уж поверь мне на слово, самые вонючие вещества в мире. Все зловонные штуки содержат серу, а ей, как известно, пахнут существа Тёмной Нави. Вот так-то.
— Понятно, только что за другие люди такие?
— Ну, кожа у них черная. С некоторой поправкой это относится к метисам и жидам, — пожал плечами леший.
Ну да, давешний Дихмат перед тем, как его растерзали женщины, тоже попахивал (см 'Не от мира сего 1', примечание автора). Только ливу тогда показалось, что причина зловония была в другом.
— Бог создал естественный регулятор, не допускающий кровосмешения, — сказал Пермя.
— И называется он — Любовь, — добавил Илейко тоном грустным и романтичным. Действительно, это пришло ему в голову только сей момент. Судя по тому, что никто не возразил, придумал правильно.
— Любовь — это хорошо, но есть еще и другое чувство, свойственное человеческому организму, — продолжал Васильич. — К сожалению, всякие вещи случаются в жизни, особенно, если позволить себе заниматься, чем ни попадя, без всяких запретов и ограничений. Когда человеком движет похоть, ему ни в жизнь не стать Госпитальером.
— Унюхают, — закивал головой Мишка.
А Илейко попытался представить себе Рыцаря с черной кожей, но не смог. Зато представил Стефана, какой он был в ночь памятного побоища (см 'Не от мира сего 1', примечание автора). Еще попа Мишу вспомнил и свои беспомощные ноги. Он даже потрогал их и пошевелил пальцами. Потом от костра поднялась вдовая попадья из деревни Терямяки и спросила:
— Когда за шкурой придешь?
— Какой? — не понял Илейко.
