Ну, кто бы сомневался. Плохо будет в любом случае. Только этому мужичку страх, почтение и мольбы о пощаде нужны. Он их получит. Неспроста Садко пожал плечами: он удобнее перехватил пакет с едой, чтоб можно было расстаться с ним, не теряя драгоценного времени.
— Дяденька, не бейте, — сказал он и швырнул сверток в голову стоявшего справа. Используя движение, как замах, он с поворотом выпрямил правую руку прямо в лицо того, что был слева.
Оба руса, конечно, среагировали. Один словил пакет и отбросил его в сторону. Другой чуть отклонился, но не в ту сторону, позволявшую пропустить мимо себя пушечный удар кулаком. В его лице треснули кости, раздробленные соприкосновением с рукой музыканта, чего бывалый истязатель слабых и обездоленных ну, никак не ожидал. Упал он на чистый снег безвольным кулем.
Следом начал падать сам Садко, потому как ему в район печени достался хлесткий выпад того руса, что сзади. Все правильно, к сожалению. Здесь не драка с медведем, здесь другие приоритеты.
Свет погас в глазах музыканта, но просто так в безнадежное беспамятство уходить было невесело. Весело — когда вместе с тобою уходит еще кто-нибудь, например, тот мужичок, что затеял всю эту катавасию. Садко, падая, зацепил рукой своего собеседника, который ничего не успел понять, да и заметил лишь мелькание рук и услышал сдавленные стоны. Мужичок упал прямо на отключившегося парня и с распростертыми объятьями принял на себя два удара, которые, в принципе, предназначались не ему.
Он закричал, забулькал, боль вытеснила из тела все желание заниматься музыкой.
Взбешенные оказанным сопротивлением, русы заработали ногами, втаптывая в чернеющий от крови снег и своего нанимателя, и Садка. На уже совершенно бездыханное тело своего коллеги они внимания не обращали. Некоторое время им никто не мешал, и шансы забить до смерти двух лежащих людей делались несказанно высоки.
А потом им помешала здоровенная дубина, да, что-там дубина — настоящее бревно. Оно прилетело сбоку, сломав, как березку, нечаянно оказавшуюся на пути косаря, одного истязателя. Но сразу до другого, увлеченного избиением, не дотянулось, треснуло от удара и развалилось на две части. Вот одна их этих частей и вонзилась комлем в последнего стоящего на ногах.
Точнее, в предпоследнего, потому как само бревно приводилось в действие молодым стройным парнем, одетым чрезвычайно легкомысленно по ночную морозную пору. Он вытер пот со лба, выбросил свое оружие и, отступив в сторону на несколько десятков шагов, поднял со снега тяжелую шубу и облачился в нее.
— Чертовы русы, — сказал он на юксюярвском языке.
Парень отпихнул ногой мужчинку из гильдии ладожских музыкантов и склонился над Садком.
— Вот черт, а кто же там сидит? — спросил он сам себя.
Затем он попытался снегом привести в чувство изрядно помятого сторожа. Тот откликнулся, но откликнулся слабо. Постонал и чуть было обратно не соскользнул в беспамятство. Но парень ему не позволил.
— Кто вместо тебя сидит на стреме? — спросил он.
— А драться не будешь? — с трудом выговаривая слова, отозвался Садко.
13. Кулачный бой.
Спасителем Садка оказался тот самый соглядатай, что временами с холма наблюдал за выполнением сторожами своих обязанностей. Такая практика, помогающая избежать ненужных разборок в случае попыток взлома торговых домов, существовала. Хозяева нанимали какого-нибудь проверенного и незаинтересованного человека, тот время от времени подсматривал: как там служба несется?
Он помог собрать со снега развалившиеся угощенья и довел Садка до ворот, за которыми уже строго сопел Жужа.
— Стало быть, музыкант? — поинтересовался парень.
Садко не стал скрывать свои вылазки в гуляющий народ, рассказал также об установленном чучеле, но просить, чтоб это оставалось тайной от хозяев, не решился. Да и не хотел. Пусть соглядатай сам придумает, как поступать.
— Садко, — вместо очевидного ответа представился он и протянул руку для рукопожатия.
— А я — Чурило, — пожал руку парень. — Чурило Пленкович.
Жужа за забором перестал сопеть и убежал по периметру. Вероятно, посчитал нужным не мешать спокойной беседе двух человек. Пусть за забором хоть вприсядку танцуют, это его не касается.
— Нечего тебе в Ладоге делать, — сказал Чурило. — Иди в Новгород, раз здесь ничего не держит. Представься тамошним музыкантам, авось пристроят куда-нибудь. Может быть, не все такие поганые, как местные. Хотя и здесь можно было договориться. Заранее, конечно, но ты даже и не пытался. А после известных событий играть тебе спокойно не дадут.
В словах соглядатая был резон, здравый смысл подсказывал, что так и надо поступить. Но сегодняшнее событие разозлило музыканта. Это не он напал, это на него напали, даже не попытавшись потолковать, вразумить. Поэтому он сказал здравому смыслу: ну, это вряд ли. Идти на поклон к каким-то халтурщикам, чтоб потом пиликать то, что они разрешат, одобрят, утвердят? Зарабатывать на хлеб с маслом и дуть щеки — музыкант, блин, творческая личность, к Ярицслэйву пожал-те, песенку ему сыграть про его ум, разум, патриотизм, заботу? А не пошел бы этот Ярицслэйв вместе со своими князьями!
Вслух Садко говорить ничего не стал. Это его личное дело, как дальше-то жить.
— Спасибо, тебе, Чурило, за помощь, — с чувством проговорил он. — Без тебя мне б не пережить сегодняшних гастролей.
— Это уж точно, — улыбнулся тот.
— Встает Чурило ранешенько,
Умывается Пленкович белешенько,
Улицами идет, переулками.
Под ним травка-муравка не топчется,
Лазоревый цветик не ломится.
Желтыми кудрями потряхивает:
Желты-то кудри рассыпаются,
Бывскатен жемчуг раскатается.
Где девушки глядят — заборы трещат,
Где молодушки глядят — оконенки звенят,
Стары бабы глядят — прялицы ломят.
Половина Чурилушке отказывает,
А другая Чурилушке приказывает (из народной былины прионежья 'Чурило Пленкович', примечание автора),
— пропел, отчаянно бубня разбитыми губами, Садко.
Чурило заулыбался, поправил на себе тяжелую шубу, образовавшуюся на плечах неведомо откуда, и все-таки поинтересовался:
— Это еще что такое?
— Да вот, песня родилась, пока с тобою тут разговариваю, — пожал плечами музыкант.
— Талант! — восхитился соглядатай.
— А то! — согласился Садко. — Так, говоришь, к музыкантской гильдии с поклоном идти?
Чурило, не ответив, двинулся прочь. У него, видимо, еще были объекты, нуждающиеся в его внимании. Отойдя на десяток шагов, он повернулся и махнул рукой:
— Я тебе не советчик! Спрашивай, как быть, у своего вдохновения!
— У кого? — не понял Садко.
— У таланта! — ответил Чурило и вновь зашагал своей дорогой, напевая при этом песню про себя.
