имущества месте псы были исключительно драчливых пород, на потеху дрянной публике кусались между враждующим собачьим кланом или даже людьми. За забором был овраг, столь привычный для ландшафта Кеми, что вписывался в его архитектуру, как один из элементов.
Илейко оказался в тупике, пришлось двигаться в обратном направлении. Едва оправившиеся после броска собаки под ноги преследователи снова попадали, как кегли. Лив ошеломил их боевым кличем 'Мочи козлов!' и ударом ближайшего по голове. Они попадали, а собака бойцовской породы удовлетворенно заурчала — она в это время пожирала обнаруженные куски мяса, величиной с хорошо упитанного кота.
Илейко метнулся в очередную дверь, но там тоже ничего хорошего не нашел. Он полностью запутался в лабиринте переходов, залов и дверей. Преследователи его не отпускали, все время улюлюкая где-то за пределами видимости. Можно было, конечно, дать бой, но так не хотелось объявлять о своем присутствии в разудалом городе! Мало ли, найдется несознательный элемент, который вспомнит о его принадлежности к казакам.
Тогда лив придумал уходить на крышу. По крайней мере, там свежий воздух, не то в этих трущобах он уже начал задыхаться. Да и по крышам можно скакать, как белке-летяге, пробираясь к лесу, свободе и равенству. Ну его в пень, эту соль! И без меча на некоторое время обойдется!
Он по лестнице забрался на чердак, отбился от связки пыльных веников, свесившихся в лицо, и не обнаружил печной трубы. Тогда он просто выломал дранку над головой и вытолкнул себя под вечереющее небо. Крепость он видел, но не видел ни леса, ни поля — ничего! Везде, куда хватало взгляда, покоились крыши. А взгляда хватало недалеко. Холмы, будь они неладны, скрывали обзор — он находился сейчас почти что в самой низине.
В одном месте зияла проплешина, лив устремился к ней, скатился вниз на гору каких-то железных отбросов. Даже подумал, что попал к кузнецу, но сразу же отказался от этой мысли: кузня посреди прочих домов — да сгорят они все синим пламенем! Опять же подбежали с лаем собаки, но несерьезные, просто брехливые псы, кои валяются в пыли везде в пригородах. А потом подбежали люди. Вот они были, хоть такими же несерьезными, но от этого не менее опасными. Они хором кричали опять же непонятные слова, размахивали руками и делали сложные рожи. Илейко вспомнил, где встречался если не с родственником всей этой пестроты, то, по крайней мере, соплеменником.
'Чигане!' — подумал он, сопоставляя образ черного парня с выпуклыми коричнево-красными глазами, виденного в Сельге у Микулы Селяниновича. До того вся эта кричащая орава сделалась ему противной и мерзкой, что он еле сдерживал себя, чтобы не плюнуть на условность печати и выхватить саблю. Лив усилием воли поборол свой позыв, что не осталось незамеченным в чиганской среде. Когда же он двумя короткими ударами правой — повалил несколько мужчин слева, и левой — сбил с ног чуть большее количество женщин справа, то толпа отхлынула в замешательстве. 'Как звери чувствуют угрозу!' — зло подумал Илейко и двинулся мимо гор хлама к выходу: должен же быть здесь выход! Не по воздуху сюда вся эта чумазая дрянь прилетает!
— Здравствуй, герой! — вдруг услыхал он прямо перед собой и только после этого увидел ослепительную девушку с черными бездонными глазами. Ослепительной она была потому, что вся ее одежда состояла из блестящих начищенных блях, которые переливались лучами закатного солнца. Вдобавок, говорила она, несколько неприятным высоким голосом, но по-ливонски.
— Здравствуй!
— Не желаешь ли судьбу свою узнать? — улыбнулась девушка, ярко красные губы открыли идеально ровные мелкие и, вероятно, очень острые зубы.
— Не желаю, — невежливо буркнул Илейко и добавил, сглаживая хамство. — Мне бы на улицу выйти.
— Так это сюда, — звякнула рукавом красавица. — Я покажу.
Лив, насупившись, двинулся следом за девушкой. Та шла легко, будто плыла, только юбки шелестели, задевая за комья земли по пути. Она откинула покрывало и, указывая куда-то за спину, произнесла:
— Там выход. Можешь идти. Но, — она вздохнула. — Не торопись. Зайди ко мне, я тебе объясню, отчего это на тебя обрушилось все местное воинство. Не бойся, я тебя не съем. Вина отведаешь — и иди своей дорогой.
— Я и не боюсь, — ответил Илейко. За откинутым пологом был какой-то шатер, по виду достаточно хлипкий. Одной своей матерчатой стеной он примыкал к улице. Действительно захотелось пить. — Хорошо бы воды.
— Нет, — засмеялась красавица. Смех ее был тоже неприятным, будто железом по железу скребли. — Только вино.
Лив зашел внутрь, в полумрак, и остался стоять, потупив голову — своды шатра были низкими для его роста. Девушка достала из воздуха изящный кувшин с тонким носиком и налила янтарной жидкости в большой кубок, передав его Илейко. Тот пить не торопился. Красавица истолковала это по-своему. Она опять неприятно рассмеялась и налила из того же кувшина себе в маленькую чашу. Выпила, блеснула глазами:
— Это не яд. Это гораздо приятнее.
Илейко пригубил свой кубок, потом глотнул еще и еще, пока не показалось дно: питие было чуть терпким, игристым и прекрасно утоляющим жажду. Только сейчас он понял, как же ему хотелось пить. Вся эта беготня сквозь хибары, танцы с безумцами и метание собак побудила чрезвычайную жажду в организме.
Девушка налила еще, лучезарно и как-то хищно улыбаясь.
— К нам сюда, вообще-то, ливы не ходят, — сказала она. — Им нельзя здесь быть: теряют контроль над собой. От этого все неприятности.
— Да я и не собирался, — пожал плечами Илейко. Он маленькими глотками вливал в себя питие. — Я только спросить.
— Спросил?
— Не успел, — засмеялся он — почему-то это показалось забавным.
— Недавно были норманны. Их Торстейн водил за Гандвик. Им тоже нельзя развлекаться — буйные очень. И так-то мертвые, но бесчинствовали, как живые. Голыми руками делали то, что не каждый оружием способен. Порушили все и ушли, — сказала девушка.
— Постой, как это — мертвые? — удивился лив.
— Да так! — глаза красавицы заблестели совсем рядом. — Я же вижу судьбу. Я умею отличать живых от мертвых. Вот у них — впереди ничего. Позади — много. Оставили жизнь свою где-то. Никто живым до родных берегов не доберется. Хочешь, и тебе все расскажу?
Ее дыхание теплом почувствовалось где-то на руке с почти пустым уже кубком. Девушка внезапно покачнулась. Или — это его повело? Илейко обернулся по сторонам — нет, не он.
— Тебе пора, герой, — внезапно сказала она. — Тебя приняли за норманна. Поэтому и попытались прогнать.
— Убить? — поправил лив.
— Убивать будут позднее, — ответила девушка и снова покачнулась. Казалось, она опьянела. Ее глаза уже не смотрели на гостя, веки пытались сомкнуться. Илейко одним глотком докончил содержимое кубка, подхватил ее и опустил на подушки. Теперь качнуло его.
Надо было выходить на свежий воздух, проветрить голову. Расплачиваться за вино вроде бы было не с кем, оставлять деньги просто так без присмотра рука не подымалась. Он пробормотал: 'Спасибо этому дому', и откинул полог на улицу.
Место оказалось совсем незнакомым, что не удивительно: он знал только коновязь с Заразой, а больше ничего. Спросить у кого, как пройти — нельзя. Опять примут не за того, порежут по устоявшимся здесь обычаям. А резаться не хочется. В крайнем случае, в кости. Но он никогда не играл ни в кости, ни в грюхи — ни во что азартное. В Кеми — все играют. А ливы не умеют. Потому что игра — это обман. Азарт — это болезнь. Кто обманывает — тот врет. Всех врунов надо давить, как котов. Зачем же котов-то? Они великолепно урчат. Успокаивают, и хочется спать.
Илейко осознал, что в голове совершеннейший туман. А все оттого, что безумно хочется спать. Хоть прямо здесь, посреди улицы. Но валяться под забором нельзя: оберут до нитки. Под ногами у Заразы можно — она защитит. А вот идут те, кто сейчас потребуют объясниться: кто, откуда, почему?
