его маленькими островками из взбитых сливок, в которые втыкает веточки розмарина, изображающие деревья.
— Спасибо, но нет. Мне лучше вернуться. Гордон не любит, если я…
— Я скажу Фели, что ты тут.
Лицо Дитера расплылось в широкой улыбке.
— Что ж, — сказал он. — Но только один островок из взбитых сливок — и все.
— Фели! — заорала я в сторону гостиной. — Дитер пришел!
Нет смысла понапрасну трепать драгоценную кожу туфель. Кроме того, у Фели тоже есть ноги.
9
— Ну-ну-ну, — сказала миссис Мюллет. — Как дела на ферме «Голубятня»?
— Очень тихо, — ответил Дитер. — Может, время года такое.
— Да, — согласилась она, хотя каждый из нас знал, что дело не только в этом. После событий прошлого лета для семьи Ингльби нынешнее Рождество будет мрачным.
— А миссис Ингльби?
— Хорошо, насколько это возможно, полагаю, — ответил Дитер.
— Я обещала Дитеру чашку какао, — сказала я. — Надеюсь, это не слишком трудно?
— Какао — моя специальность, — сказала миссис Мюллет, — как ты прекрасно знаешь. Какао — это не слишком трудно в доме, который ведут должным образом.
— Лучше приготовьте три чашки, — продолжила я. — Фели будет здесь через шесть… пять… четыре… три…
Мои уши уже услышали звук ее торопливых шагов.
Торопливых? Она неслась галопом!
— …две… одну…
В этот момент дверь на кухню приоткрылась и Фели прогулочным шагом вошла внутрь.
— О! — произнесла она, удивленно распахнув глаза. — О, Дитер… Я не знала, что ты здесь.
Боже мой, она не знала! Я вижу ее насквозь!
Но очи Фели не могли сравниться с глазами Дитера. Он изумленно уставился на ее зеленое шелковое платье.
— Офелия! — молвил он. — На миг я подумал, что ты…
— …Эмили Бронте, — договорила она, довольная. — Да, я знала, что ты так подумаешь.
Если она не знала, что он тут, подумала я, как она могла предположить, что он примет ее за свою любимую Эмили? Но Дитер, пораженный любовью, ничего не заметил.
Я вынуждена отдать должное сестрице Фели. Она скользкая, как намазанная жиром свинья.
Хотя я знаю, что с научной точки зрения это невозможно, мне показалось, будто миссис Мюллет кипятит молоко быстрее, чем кто-нибудь на этой планете. Благодаря тому что плита «Ага» была уже горячая, как горн алхимика, и постоянному помешиванию она смогла в мгновение ока, словно по волшебству, приготовить три чашки дымящегося какао, каждую с тропическим островом и имитацией пальмы.
— Здесь слишком жарко, — Фели прошептала Дитеру, как будто это могло спасти ее от подслушивания с моей стороны. — Пойдем в гостиную.
Когда я двинулась следом за ними, она выстрелила в меня взглядом, который ясно гласил: «Если ты осмелишься пойти за нами, тебе крышка».
Естественно, я поковыляла следом.
Черта с два! — подумала я.
— Ты праздновал Рождество в Германии? — спросила я у Дитера. — Имею в виду до войны?
— Конечно, — ответил он. — Дед Мороз родился в Германии. Разве ты не знаешь?
— Знаю, — сказала я. — Но, должно быть, запамятовала.
— Weihnachten, как мы его называем. Святой Николай, освещенная свечами елка… Святой Николай приносит детям конфеты шестого декабря, а Weihnachtsmann[23] приносит дары всем в канун Рождества.
Он произнес это, поддразнивающе глядя на Фели, которая украдкой бросила на себя взгляд в зеркало.
— Два Деда Мороза? — уточнила я.
— Вроде того.
Я мысленно вздохнула с облегчением. Даже если я смогу пленить одного из них и воспрепятствовать ему на пути, останется еще один, чтобы доделать долгую ночную работу. По крайней мере в Германии.
Фели подплыла к пианино и опустилась на стул, будто перелетная бабочка. Она осторожно притронулась к клавишам, не нажимая их, как будто неправильная комбинация заставит мир взорваться.
— Мне лучше вернуться, — сказал Дитер, осушая чашку до дна.
— О, неужели ты не можешь остаться? — спросила Фели. — Я надеялась, ты переведешь мне некоторые комментарии к факсимильному изданию «Хорошо темперированного клавира» Баха.
— Следовало бы называть его «Плохо темперированный клавир», когда ты его играешь, — заметила я. — Она ругается, как сапожник, когда фальшивит, — объяснила я Дитеру.
Фели покраснела как рак. Она не осмелилась ударить меня при людях.
Что-то в ее зеленом наряде и красном лице напомнило мне… где-то я видела такие же цвета. Что же это такое…
О да! Точно!
— Ты напоминаешь флаг Португалии, — объявила я. — Я оставляю вас наедине, чтобы вы могли попрощаться.
Я знала, что позже поплачусь за дерзость, но сердечный смех Дитера стоил того.
Дом, обычно такой холодный и молчаливый, внезапно превратился в пчелиный улей. Стучали плотники, маляры красили, и самые разные люди рассматривали разные части вестибюля сквозь импровизированные рамки из соприкасающихся пальцев.
Установили поразительное количество осветительных приборов, некоторые прикрепили зажимами к скелетоподобным лесам, другие водрузили на длинные и тонкие напольные подставки. Повсюду извивались черные провода и кабеля.
Размахивая вытянутыми руками для сохранения равновесия, я осторожно прокладывала себе путь по вестибюлю, притворяясь, что иду над ямой со спящими змеями, ядовитыми змеями, которые могут проснуться в любой момент и…
— Эгей, Флавия!
Я посмотрела вверх и увидела румяное лицо Гила Кроуфорда, деревенского электрика, широко улыбавшегося мне сквозь переплетение высоких лесов, охватывающих большую парадную дверь. Гил очень помог мне в возвращении к жизни некоторых франкенштейновских электроприборов из лаборатории дядюшки Тара и даже взял на себя труд научить меня безопасному обращению с кое-какими высоковольтными инструментами.
«Всегда помни, — он научил меня повторять: — Коричневый провод — напряжение, голубой — нейтраль, зелено-желтый — заземление, чтоб не отправиться на небеса».
Когда дело касается проволоки и небес, Гил, говорят, эксперт.
«Он служил десантником во время войны, — однажды прошептала миссис Мюллет, потроша кролика
