неприглядную правду не столько для Хамрелля, сколько для самого себя, мысленно грозя при этом небесам сжатым до побеления кулаком. Ему было совершенно всё равно, как отнесётся к его рассказу Хамрелль, и он был приятно поражён сочувствием и неприкрытой симпатией этого верзилы.
— Звучит интересно, — неопределённо сказал гигант, когда Иоаким закончил свою литанию.
— Что именно? Здесь, можно сказать, целый шведский стол различных неудач.
Хамрелль почесал макушку и осторожно понюхал пальцы.
— Воняет сексом, — сообщил он с брезгливой гримасой. — Теперь уже всё, до чего ни дотронешься, воняет сексом. Даже волосы… Эта работа и в самом деле отнимает все силы… А подумай, каково находить всё новые названия! Что за убожество: «Скольжение в Оре»… «Лоси и груди»! По-моему, только у парикмахеров и встретишь такую бессмыслицу… «у вас волос сеченый»…
Он поднялся с табуретки:
— А вот насчёт картин… это интересно.
— В каком смысле?
— Может быть, нам стоит сотрудничать. Положа руку на сердце, я начинаю уставать от этой работёнки. Запахи меня доконают… — Он снова озабоченно понюхал кончики пальцев. — И все эти блядские искатели счастья. Моя деятельная натура требует чего-то нового. И кое-какие связи у меня тоже есть…
Он бросил в рот пару пластинок антиникотиновой жвачки и театрально закатил глаза:
— Последний кадр, и с этим покончено!
4
* * *
И всё-таки Виктор угодил в ловушку. Это произошло в северо-восточном углу парка Хюмлегорден, где Стурегатан пересекает Карлавеген, в одиннадцать часов вечера, когда северная ночь всё ещё была светла, как обещание.
Письмо взволновало его. Он запер комнату, которую снимал на Лестмакаргатан и направился в центральный район Стокгольма, носящий имя Клара.
Посидел в кинотеатре «Чёрная кошка», потом прогулялся до бара для любителей мороженого «Випс» на Биргер Ярлсгатан и двинулся в Хюмлегорден. Небо постепенно бледнело. Он замедлил шаг. Вечер был тёплым, он напомнил Виктору берлинские вечера его молодости.
Он зашёл в туалет. Там никого не было, и он никак не мог решить, что он испытал — облегчение или разочарование. Здесь было одно из мест встреч гомосексуалов. Было ещё мужское отделение Центрального бассейна, а по ночам — Энгельбректсплан. И ещё аллея на бульваре Вальхаллавеген. Здесь от стадиона до Уденгатан тусовались призывники дворцовой конной гвардии, а по другой стороне, ближе к Йердету, был ревир курсантов артиллерийского училища. Пожилые проститутки сидели по три на скамейке и обучали солдатиков искусству любви чуть ли не на виду военной конной полиции, патрулирующей по другой стороне улицы. Он сам наблюдал такие сцены во время своих ночных прогулок.
Но всё это теория, думал он, стоя в туалете. А на практике он отдавал все силы работе. Он хотел чего-то добиться в этой загадочной стране, на своей новой родине. А любовь, как он ни гнал её из памяти, отнимала немало сил…
Он сполоснул руки холодной водой и похлопал по брюкам. В окно было видно, как по Карлавеген идут троллейбусы. Со Стуреплана доносилась модернистская симфония городской жизни — автомобильные гудки, говор толпы… музыка оркестров из ресторанов переходила в сходящее на нет глиссандо.
— Наверное, в этом весь смысл, — вслух сказал он самому себе, — я должен жить один. После всего случившегося… чего мне ещё желать?
Виктор вышел на улицу. Стало чуть темнее. Чуть поодаль шли двое солдат. Виктор слышал, как они шутят по поводу новых форменных брюк: «Очень удобно! Расстёгиваешь две пуговицы, и — хоп! — весь пакет наружу. Практично, а?»
Виктор никогда не решался подойти к мальчикам, стоящим под деревьями в ожидании предложений, но сейчас, после непрерывной, почти маниакальной работы, он, как ему казалось, созрел. Он зажал деньги в кармане в кулак, подготовил приветствие на своём неокрепшем шведском… странный, мягкий, бесконтурный язык, если сравнить с немецким. Двусмысленность его иногда казалась почти комичной (как, например, были связаны друг с другом однокорневые слова hemsk и inhemsk [91]?)… Нет, как бы там ни было, он чувствовал, что вот-вот сумеет заставить себя обратиться к кому- то из этих мальчиков.
Он мог бы пригласить кого-то к себе домой, в комнату, где жил размеренной холостяцкой жизнью до тех пор, пока год назад не встретил Фабиана Ульссона — и мир его рухнул. Эта жалкая комнатушка с рукомойником с холодной водой, с туалетом во дворе и ванной в подвале — скоро он съедет оттуда, потому что времена стали лучше. Этот неизвестный, тот, кто посетит его жилище… может быть, они заведут патефон и послушают музыку, а может, гость заинтересуется и начнёт листать книги по искусству. Или Виктор покажет ему свои пастиши под старых мастеров, от Антонио Бацци до Дюрера, написанные недавно в охватившей его творческой лихорадке, или отреставрированные им полотна шведских гениев — Эренштраля, фон Крафта и Хиллестрёма.
Может быть, гость с интересом послушает рассказы о работе реставратора, диффузии и гипсовых ваннах, вздохнёт с восхищением, когда Виктор поведает ему о зарубежных коллекционерах, всё чаще приглашающих его реставрировать работы из их собраний, о своей недавней поездке в Копенгаген по приглашению музея Хиршпрунга… теперь, когда Яан Туглас уехал в Америку, он сам себе начальник, у него своя мастерская в Старом городе.
Виктор представил, как они с гостем будут пить вино… Он коротко расскажет о стоящем на столе «Сильванере», блеснёт знаниями по части вин… а потом обнимет пришедшего за плечи… Или наоборот, это не он обнимет гостя, а гость обнимет Виктора, скажет шёпотом, что с гонораром они разберутся позже… и поцелует его сразу, ещё до того, как они успеют декантировать[92] вино… Дальше его фантазия иссякала — гость каждый раз принимал облик Фабиана Ульссона.
Он вышел из парка и пошёл по восточной стороне Вальхаллавеген. Мимо двигались празднично одетые пары, одинокие мужчины торопились в «Бёрнс» или «Риш»[93] .
Никто здесь о нём ничего не знает, подумал он. Даже Фабиан и Аста не знают, что он приехал в Швецию по поддельным документам, получил по ним паспорт и гражданство… Может быть, именно поэтому в нём продолжало жить чувство, что он чужой в этой стране. На вопросы о прошлом он отвечал уклончиво или придумывал подходящую историю в зависимости от требований момента… ложь во спасение, отвлекающие манёвры, каждая новая ложь влекла за собой другую, и он запутывался всё больше, как рыба в неводе.
В подъезде стоял молодой человек с незажженной сигаретой.
— У вас есть спички? — спросил он, дождавшись, когда Виктор подойдёт поближе.
Виктор кивнул, достал коробок со спичками и дал незнакомцу прикурить. Он вдруг почувствовал неуверенность — что он, собственно, здесь делает? Ему надо было бы сидеть дома… Завтра его ждут важные дела — закончить несколько копий, а самое главное… самое главное — ответить на неожиданное и взволновавшее его письмо Георга Хамана.
— Благодарю вас. — Молодой человек затянулся и бросил взгляд в сторону парка: — Не повезло в туалете? Я видел, как вы туда заходили. Будьте осторожны в подобных местах, здесь могут и ограбить… А как вас зовут?
