Сердце и Думка

— Ах, нет, мужчины скрытны: они всегда хотят испытать прежде, любят ли их, хотят даже, чтоб явно оказали им предпочтение… а, скажите сами, возможно ли это?

— Кто любит истинно и имеет столько ума, чтоб беспристрастно ценить собственное достоинство, тому не нужно таиться.

— Вы так думаете? — и Любовь Аполлоновна вздохнула, пламенно посмотрела в глаза Лиманскому, который без сочувствия готов был рассуждать о любви и не подозревал в речах ее таинственного смысла.

— Женщины хотят, чтоб мы прежде прошли сквозь ад мучений и потом уже… — начал он; но разговор прервался толпой нахлынувших гостей, молодежи, на которую Любовь не обращала внимания и отвечала на вопросы всех сухо, с досадой.

Между тем Лиманский скрылся.

Солнце также скрылось скоро за рощу, холодный ветерок стал навевать туман, экипажи исчезали в тучах пыли; аэрьен катился домой. Любовь Аполлоновна во время дороги сердилась на всех, кто заводил с ней разговор. Возвратясь домой, она вбежала в свою комнату, бросилась на диван.

— Он меня любит! — произнесла она вполголоса. Сердце ее радостно забилось при этой мысли.

— «Я вам сказать этого не могу», — сказал он, смутясь, и… он меня любит!

Позвонив в колокольчик, она, как утомленная блаженством, встала с дивана, вздохнула нежась, подошла к трюмо.

— Дуняша, не правда ли, что я сегодня особенно интересна?

— Как же, сударыня, чрезвычайно интересны; особенно шляпка с вуалем…

— Дура!.. Зажги канделябры у трюмо. Канделябры зажжены с обеих сторон. Счастливица подходит любоваться своею красотою в ясном зеркале.

— Ух, какое чудовище! — раздалось вдруг подле нее.

— Что это такое? — спросила, побледнев, Любовь.

— Не знаю, сударыня, как будто кто-то в окошко крикнул.

— А ты не опустила стор! а?

— Ай! — вскричала, отскочив, горничная. — Ведьма ведьма!..

— Чтооо? Ведьма?.. Я ведьма?..

— Нет, нет, сударыня, ей-богу, сорока, сорока!..

— Я сорока?.. — загремела Любовь Аполлоновна, выходя из себя и обращаясь в истинное чудовище. Огромное лицо ее разгорелось от злости, серые глаза засветились, пена выступила из уст, она вцепилась в горничную.

А между тем, в самом деле, что-то порхало, порхало по комнате и вдруг кинулось в приотворенную форточку, понеслось во мраке.

А в доме долго еще раздавались хлопанье и крик.

Конец второй части

ЧАСТЬ III

I

Между тем как Сердце, выпущенное на волю, металось в большом свете из дома в дом, из угла в угол, из недра в недро и не находило нигде надежного приюта, — в заднепровском городке происходили своего рода важные события. Счастие, казалось, преследовало Стряпчего. Со всех сторон дружба, со всех сторон услуги, предупреждения. Дом его полнится и совесть чиста: все наживается честным образом, без клюки; неподдельное благополучие гостит у него. Сядет ли он сыграть с Городничим в тинтере,[88] Анна Тихоновна дает ему поцеловать руку на счастье, шутя, скажет: «Смотри же, душа моя, выиграй мне на платок бур-де-суа!» — а он в самом деле выиграет. Заведет ли спор с Полковником, Полковник побьется с ним «сто против одного», и всегда Полковник проиграет, а полковые мастеровые на проигрыш строят что-нибудь для супруга Анны Тихоновны. Судье необыкновенно как часто необходимы советы его, его стряпанье по разным тяжебным делам. Маиор, уступив ему свою венскую бричку, почел за необходимое уступить и пару вятских лошадей. В день именин и рожденья все явилось с поздравлениями, с подарками. Стряпчий высится, начинает ценить себя, принимает тон, соответственный тому уважению, которое питают к нему все великие града сего.

Самолюбие его удовлетворялось сверх меры; однако же он не чувствовал никакого поползновения к славе, величию и высшим предназначениям. Но однажды, читая какую-то статью о внутреннем призвании гениальных людей к значительной деятельности в обществе, к обязанностям высоким, — он задумался, положил книгу и сказал своей жене:

— Знаешь что, Аша? Я хочу искать места в столице.

— Это что за новость?

— Да, что за охота глохнуть в дрянном городишке! я чувствую в себе призвание к чему-то большему, нежели должность стряпчего.

— Скажи пожалоста!

— Да, на службе в столице я могу идти далеко.

— Ты! — произнесла Анна Тихоновна с презрением.

— Что ж ты думаешь обо мне?

— Ровно ничего.

— Это оттого, что ты женщина, да еще и жена; а для жены муж всегда ничего. Я сам, лично, могу служить явным примером: заслужив всеобщее уважение в городе от всех значительных лиц без исключения, стал ли я достойнее уважения в глазах жены? а?

— Да.

— Видишь ли ты!

— Вижу, что ты глуп.

Началась ссора, во время которой у Стряпчего совершенно исчезло внутреннее призванье к почестям; а между тем н городе мирно, нет соперничества за Зою Романовну; семь женихов-искателей как будто охладели к ней; только прогулка по большой улице вошла в моду; но это, может быть, потому, что Городничий усадил ту часть улицы, в которой был дом Романа Матвеевича, липами, сделал по сторонам род бульвара.

Женихи посещали, однако же, и дом Романа Матвеевича, и, что странно, эти посещения как будто распределены были по дням: Полковник посещал в понедельник, Городничий во вторник, Маиор в среду, Судья в четверг, Поручик в пятницу, Прапорщик в день субботний, а Поэт в воскресенье. Каждый являлся в дом с какой-то уверенностию, что ему рады, каждый был любезен по-своему, каждый целовал ручку у Натальи Ильинишны, не противоречил ни в чем Роману Матвеевичу, посматривал нежно на Зою Романовну и тяжко вздыхал; но в каком-то сладостном ожидании был счастлив, был доволен и собой, и судьбой. Подобное довольствие есть источник мира, согласия и порядка. Служебные дела пошли как нельзя лучше: откуда взялась деятельность, правота, честность, снисхождение.

Кто ж завел и устроил этот чудный порядок, основанный на довольствии сердец? Неужели Нелегкий? Но шестерых взяла в свое распоряжение Анна Тихоновна, седьмой не любил ничьих распоряжений, — следовательно, Нелегкому негде было приложить ни ума, ни разума.

Всему этому источником была Анна Тихоновна, которую стоило назвать вещей: она природным умом постигла великую тайну, что обещать блаженство лучше, чем дать его, что постоянная надежда доставляет гораздо более наслаждений, нежели исполненное желание, что у мечты вечен ясный день, а у существенности то ночь, то непогода.

Она-то, Анна Тихоновна, поселила во всех терпеливое ожидание решения своей участи, ожидание, обнадеженное верным успехом.

Когда Городничий явился к ней через несколько дней после первого совещания со страхом и трепетом, с боязнью и опасением неудачи в сватовстве:

— Поздравляю вас! — сказала она ему.

— Нет, — вскричал Городничий, — неужели? она моя?