Филипп. — Разве для счастья одного всегда необходимо несчастье другого? Это нехорошо».
Он свернул и пошел прямо, глядя на дорогу перед собой. Сегодня он увидит Аду, они условились о встрече еще вчера. Надо будет позвонить ей. Правда, она так и не сказала ему своего номера, но ведь тот наверняка есть в компьютерном справочнике. Конечно, он может легко найти ее; но не обидится ли она на его навязчивость? Филипп так мало знал о ее жизни; он не имел права вторгаться в нее без ее разрешения. «Ада, любовь моя…»
Над головой его пролетела роскошная машина, и Филиппу показалось, что он узнал за рулем Человека без лица. Ускорив шаг, молодой человек вышел из переулка, развернулся и через минуту звонил в свою дверь. Лаэрт бросился ему на шею: он был лыс, свеж и здоров, как всегда. Вся его напыщенная речь состояла из дифирамбов профессору Пробиркину.
— Мне звонили?
— Матильда, шесть раз. — Лаэрт невинно воззрился на хозяина.
— Ты больше не лаешь? — спросил его Филипп.
— Нет, хозяин, клянусь: человеческий облик, совершенно человеческий!
Самомнение Лаэрта не знало границ.
— Обед заказан? — осведомился Филипп.
Лаэрт хотел было ответить, но тут в квартире раздался мягкий звон, возвещавший о приходе посетителя.
— К вам Ровена, — сообщил домашний компьютер. — Впустить?
— Да, — разрешил Филипп.
Дверь мягко ушла в стену. Ровена, в люрексгипюровом кимоно, с веером, висящим на поясе, царственно проплыла в прихожую. При виде ее Лаэрт посерел и отпрянул.
— А-а-а! — завизжал он не своим голосом. — Чеснок!
— Чеснок! — повторил Филипп в ужасе.
Опрокидывая мебель, круша все на своем пути, Лаэрт кое-как выдрался в форточку, на которую Филипп своевременно наклеил надпись «Запасной выход», и исчез. Ровена подошла к юноше, приняла позу и с треском раскрыла веер.
— Как поживаете, дорогой Филипп? — томно проворковала она, строя ему глазки.
— О… поживаю, — в смущении отвечал Филипп, отступая.
Ровена погляделась в зеркало, отразившее все ее совершенство, и даже с избытком. Филипп улыбнулся гостье и отступил еще на шаг.
— Ваш оборотень плохо воспитан, — изрекла Ровена тоном обвинителя.
— Это вампир, — поправил Филипп. — Вампиры не любят чеснока. Я, кстати говоря, тоже.
— Это новые чесночные духи, — заявила Ровена, — верх совершенства. Синьор Вуглускр лично презентовал мне флакончик.
— Раньше духи делали из цветов, — не удержался Филипп, — и пахли они совсем иначе.
— Цветы — наши враги, — отрезала Ровена. — Люди никогда не имели с ними ничего общего.
— Зачем вы пришли? — спросил Филипп напрямик.
Ровена нежно посмотрела на него. Ее глаза затуманились.
— Проведать вас, — прошептала она. — И кроме того…
Ровена не заметила, что, когда она отошла от зеркала, оно продолжало отражать ее, искажая пропорции и формы. Вместо красавицы получилось дебелое чудовище с крошечной головкой. Филипп фыркнул, но, увидев разгневанный вид Ровены, поспешил сделать самое внимательное лицо.
— И кроме того, — закончила Ровена, водя веером возле безделушек друга с Урана, — пригласить вас… кое-куда. Вы обижаете Матильду, вы совсем забыли о ней.
— Я… не забыл, — сказал Филипп изменившимся голосом. Он действительно не переставал думать о ней — о ней и Аде.
Ровена вскинула на него глаза, подведенные густой красной чертой.
«Он ее любит, — с неожиданной злостью подумала она. — Что ж, он еще пожалеет об этом».
— Вас совсем не видно, — непринужденным тоном обронила она. — Чем вы заняты?
— Разным, — уклончиво сказал Филипп.
Концом веера Ровена сбила на пол одну из безделушек, которая упала и разбилась на совершенно мелкие куски.
— Простите, — сказала Ровена, усмехаясь.
Филипп подумал, что простить — значит по меньшей мере понять, но Ровену он не понимал.
— Видите ли, — проворковала наконец Ровена, — мы с Сутягиным очень заботимся о Матильде, и…
— С Сутягиным? Где он?
— Он привез меня, если вам так угодно, — сухо сказала Ровена. — И остался у аэромобиля там, наверху. Я…
Не слушая ее, Филипп бросился к дверям. Лифт в мгновение ока примчал его на крышу, по которой метался задыхающийся Сутягин, спасаясь от преследующего его истребителя. При появлении Фаэтона истребитель сделал красивый вираж и исчез в небе. Сутягин кинулся к своему бывшему другу.
— Ты меня спас! Еще немного — и этот сумасшедший раздавил бы меня.
Серж тряс руку Филиппа. Благодарность переполняла его. Филипп с горечью подумал, что этот гномон, такой радостный, такой оживленный, хотел убить его чужими руками — и добился бы своего, не вмешайся провидение в лице Человека без лица. Слова замерли на губах Сутягина — он тоже вспомнил. «Значит, он жив. О, везунчик!» Медленно он выпустил руку Филиппа. Под этим хрустальным, серьезным взглядом гномону стало немного не по себе.
— Матильда волнуется, — сказал он, как бы извиняясь. — Послала нас за тобой.
Сутягин сделал попытку улыбнуться. Улыбка получилась совершенно гномонская: заискивающая, осторожная и в то же время самую чуточку нагловатая.
— Да? — сказал Филипп, и что-то в его голосе заставило Сержа насторожиться.
— Ты классно выглядишь, — мрачно произнес Сутягин.
— А ты жалеешь? — Вопрос прозвучал резко. Пожалуй, даже излишне резко.
— Нет, что ты! — вскричал Сутягин, залившись беспокойным смехом.
Филипп почувствовал, как руки сами собой сжимаются в кулаки. Он засунул их в карманы, отвернулся и стал смотреть на небо. Сутягин перестал смеяться. Ему показалось, что Фаэтон подавлен чем-то; и впрямь, тот ощущал какую-то странную растерянность. Это неожиданное желание ударить гномона было совершенно ему не свойственно. Оно прошло так же быстро, как явилось, но неловкость осталась. «Нет, — подумал Филипп, — я не могу стать таким, как они. Я не должен опускаться до их уровня». Вслух он спросил:
— Как Матильда?
— Хорошо, — поспешно сказал Сутягин. — То есть плохо. Тебя ведь нет с ней.
— Зато есть ты.
— Я? — фальшиво удивился Сутягин. — При чем тут я? Ну ты и шутник! Вы его слышали? — зачем-то спросил он у крыши, неба и солнца, потому что никого другого рядом не оказалось.
— Ты ведь любишь ее, — безжалостно продолжал Филипп, не обращая внимания на его бездарный жест.
Сутягин ожидал всего, что угодно, только не этого.
— Ты… ты… Ну ты даешь, Филипп! Да кто я? А она… О, она… Она совсем другое дело. Ты пошутил, да? Конечно, пошутил. Он шутник! — пояснил он все тем же безучастным слушателям.
Филипп обернулся к гномону:
— Сутягин, ты веришь в добрые услуги?
Последние остатки самоуверенности слетели с Сержа. Филипп смотрел на него в упор холодным и, как померещилось гномону, обличительным взглядом. Сутягин съежился, сгорбился, сник. Какие-то обрывки мыслей мелькнули в голове: «Я знал… Я так и знал… Суд… тюрьма… наказание», потом все унес черный вихрь безнадежности. Филипп уничтожит его. Конечно же, уничтожит; ведь он, Сутягин, наверняка сделал бы с ним то же самое. Почему он медлит? Чего ждет?
