— У меня плохое настроение, — ответил Фаэтон.
Лаэрт сделал сосредоточенное лицо. Филипп слышал, как скрипят извилины в его голове.
— Это ОНА? — трагическим шепотом спросил Лаэрт.
— Она не звонит мне, — безжизненно поведал Филипп. — Она меня разлюбила.
Лаэрт облетел вокруг него. Вблизи молодой человек выглядел еще хуже, и Лаэрт решил, что пришла пора его утешить.
— Ну, так что же? Не позвонит одна, позвонит другая. — Лаэрт фамильярно хлопнул хозяина по плечу. — Вот я, так я чуть не попался! И в какой переплет! Хочешь, расскажу?
— Не хочу, — равнодушно отозвался Филипп.
Матильда тоже больше не звонила ему, и Фаэтон был ей за это бесконечно благодарен. Он решил, что дочь Вуглускра уже забыла о нем; ведь сам он так хотел забыть о ней!
— По моему скромному вампирскому разумению, — начал Лаэрт, — остается последнее средство.
— Какое?
Лаэрт вооружился очками, достал сочинения Дюма в одном томе и стал их листать, используя при этом все свои шесть конечностей — четыре простых, две сложных, а также восемь дополнительных (в счет не идут).
— Вот! — провозгласил он, тыча лапой в страницу. — Правило шестнадцатое: если девушка не звонит тебе, позвони ей сам!
Филипп покачал головой.
— Я пытался найти ее через справочник, — сказал он тихо. — Но ее там нет!
Лаэрт задумчиво почесал хвостом нос.
— Слушай, а может, ее вообще нет? Может, она тебе просто приснилась?
— В таком случае я бы не хотел пробуждаться, — сказал Филипп печально.
Лаэрт поглядел на мыльные пузыри, летавшие по комнате, и пришел к выводу, что двоим вряд ли могло присниться одно и то же.
— Тебе надо отвлечься, — сказал вампир. — Сходи погуляй с друзьями, полетай или… Словом, придумай что-нибудь!
— Я больше не могу летать, — признался Филипп. Лаэрт вздрогнул. — Я все время падаю, и, знаешь, это все-таки больно. А мои друзья… Пончик работает у Вуглускра, у него и времени нет. Гаргулья прихворнул, Сильвер куда-то исчез, Мистраль что-то сочиняет, Человек без лица тоже работает в поте лица, а другие…
Лаэрт громко всхлипнул.
— Перестань, — поморщился Филипп, — мне и без тебя плохо.
Лаэрт вышел на цыпочках и сквозь стену проник в кухню, где заказал себе у скатерти-самобранки большую порцию выдержанной минеральной воды, чтобы успокоиться. Тем временем Филиппу позвонил Амадей и пригласил его погулять по крышам. Филипп вежливо отказался. Кот пожелал ему всего наилучшего и отключил видеофон.
— К вам гостья, — сообщила система.
Филипп вскочил и бросился к двери, но внезапно остановился.
— Скажи, что меня нет, — попросил он. В маленькой фигурке на мониторе он узнал Матильду. Она шла несмело, то и дело озираясь, словно не бывала здесь раньше столько раз, что потеряла им счет. Компьютер спросил у нее, кого она ищет.
— Мне нужен Филипп, — сказала девушка.
— Филиппа нет, — металлически-любезно сообщила система. — Что ему передать?
— Ты врешь, — сказала Матильда с ненавистью. В этот миг Филипп с трудом узнавал ее.
— Непонятное слово, — звякнула система. — Повторите ввод.
— Филипп! — крикнула Матильда, подступая к двери.
— Внешний агрессор, — сообщила система Филиппу. — Под угрозой нарушения закон о неприкосновенности жилища. Вызывать мышкетеров?
— Не надо, — велел Филипп, — молчи…
Зеркало за его спиной оживилось.
— Выйди к ней, — шепнуло оно вкрадчиво, — выйди, выйди… Ты же видишь, как ей тяжело. И тебе тяжело. Все еще можно исправить, Филипп. Надо только открыть дверь. Все можно исправить. Все…
Филипп побледнел. На его виске часто-часто задергалась жилка.
— Я не спрашивал тебя, — задыхаясь, сказал он.
— Филипп, — продолжала Матильда, — я знаю, что ты там!
Фаэтон медленно сполз по стене и сел на пол. Зеркало затуманилось и угасло.
— Ответь! — крикнула Матильда и ударила по двери ладонью.
— Не надо по мне стучать, — сердито сказала дверь. — Благодарю вас.
Матильда заплакала. Филиппу невыносимо было смотреть на нее, но не смотреть он не мог. Он не знал, кто из них мучается больше сам, а кто — мучает сильнее другого, но чувствовал, что может не выдержать этого.
— Значит, тебя нет, — сказала Матильда. — Все кончено, да? Ты меня больше не любишь, Филипп?
— Непонятное слово, — бубнила система, — повторить ввод.
— А ведь я тебя любила. — Она усмехнулась. — Да, я видела вас. Она красивая, да? Она… Значит, ты сейчас с ней? А я? Как же я, Филипп?
— Я виноват, — тихо сказал Филипп, поникнув головой. — Это моя вина. Тебе не следовало любить меня.
Матильда молчала, словно обдумывая его слова; но он знал, что девушка не может его слышать.
— Это ужасно, — жалобно сказала Матильда. — Ты с ней — и все равно ты со мной. Я говорю с одиночеством, а у одиночества твое лицо. Я никогда не видела снов, а потом мне приснилось, что ты снова со мной и мы вместе, как всегда. Если бы у тебя было сердце, ты бы пожалел меня.
Филипп весь сжался. Наступила тишина. Он поднял руку — хотел дотронуться до лица Матильды на экране — и опустил ее.
— Все равно я забуду тебя, Филипп, — сказала Матильда. — Скажи мне что-нибудь.
Ответа не последовало.
— Прощай, Филипп.
Лифт распахнул свое сияющее чрево. Элегантный кот под руку с какой-то облезлой дамочкой приветствовали Матильду светской улыбкой. Она смахнула с глаз слезы и вошла в кабину.
— Вам вниз? — учтиво спросил кот.
Сон двадцать восьмой
— Наверх, — сказал мышкетер, — дальше налево, потом прямо, потом назад и направо, потом вниз.
Подчиняясь его указаниям, двое других мышкетеров поволокли Сильвера Прюса сначала вниз, потом направо, потом скатили по какой-то горке, опять подхватили под руки и потащили. Прюс при этом молчал и не подавал признаков жизни. Молчал он потому, что был без сознания, а признаки жизни в этом положении подавать тем труднее, что вышеназванная жизнь на время как бы отлучается из тела. Утром, когда Сильвер возвращался домой, его забрали мышкетеры, и очнулся он только тогда, когда что-то загрохотало над самой его головой. Сильвер приподнялся. Пол, на котором он лежал, показался ему дьявольски холодным, а яркий свет резал глаза. Грохотала опускавшаяся железная дверь, сквозь которую поспешно выбегали какие-то люди. Кроме Сильвера, в помещении не оставалось ничего, если не считать четырех совершенно гладких стен. Одна из них была непрозрачной только с виду, ибо давала возможность находящимся снаружи наблюдать за тем, что происходит в камере; именно к этой стене прильнул Пробиркин. Глаза его горели восторгом. Возле профессора, заложив руки за спину, стоял генерал Дромадур
