жалобные.
— Что же, хозяин, вы… вы ее нашли?
— Нашел.
Филипп не произнес этих слов; Лаэрт догадался, что он хотел сказать, только по беззвучному движению его губ.
— Такая буря, такая буря была, — торопливо заговорил вампир, — и град, и ураган, и просто тихий ужас…
— Все кончено, — сказал Филипп. — Этого больше не будет. Я обещаю.
— Почему? — спросил Лаэрт жалобно. — Почему не будет?
— Потому что — все, — ответил Филипп беспомощно.
Лаэрт уткнулся лбом в его плечо и зарыдал.
— Она вас не любит, — проговорил он, всхлипывая. — Все дело в этом, хозяин?
— Она? — как-то странно переспросил Филипп, глядя прямо перед собой строгим, застывшим взглядом. Лицо его постарело, в углах глаз обозначились морщинки. — Да. Конечно. Она любит меня. Просто, знаешь, она хотела меня уберечь. Разве я просил ее об этом? Но теперь все. Я сам больше не люблю ее, Лаэрт. Знаешь, она сказала мне, что она цветок.
Лаэрт вздрогнул.
— Правда, странно? И еще она говорила… говорила мне, что я ей дороже всех на свете. Я так хотел быть дорог кому-то, даже ей. — Филипп рассмеялся, и его смех резанул Лаэрта по сердцу. — Но ведь она не человек. Может быть, больше, может быть, меньше, но все равно не человек. Почему же свой последний полет я посвятил ей? Я не понимаю этого, Лаэрт.
— Вы… вы расстались с ней? — спросил вампир.
— Она ушла, — сказал Филипп горько. — Я больше никогда не увижу ее. Почему, Лаэрт? Почему?
Лаэрт отстранился, избегая молящего взгляда хозяина.
— Оставь меня, — сказал Филипп, отворачиваясь.
Лаэрт подошел к двери и бережно притворил ее за собой. Филипп даже не заметил эту странную перемену в поведении друга. Он думал об Аде, о радуге, о девушке, представшей перед ним среди пластмассовых кустов и колючей проволоки.
«Я никогда не должен был покидать тебя. Никогда. Зачем, зачем я сделал это?» И он не находил ответа. «Голокожее бесхвостое двуногое — так, кажется, говорил Амадей? Вот именно. Я поступил, как голокожее бесхвостое двуногое. Ада, как бы я хотел выразить всю мою любовь к тебе! Но теперь уже поздно… слишком поздно».
Он очнулся от своих мыслей только тогда, когда услышал выразительный кашель. Лаэрт стоял в дверях с увесистым рюкзаком, из которого торчали лыжи, удочки и еще какие-то туристские приспособления.
— Ты куда? — спросил Филипп.
— Пообщаюсь с народом, — уклончиво ответил вампир, — поброжу по белу свету, погляжу, что на нем делается.
— Ты уходишь? — спросил Филипп.
Лаэрт вздохнул и свесил голову.
— Но… — Филипп остановился. — Что ж, счастливого пути. Ты всегда был свободен.
Может быть, Лаэрт думал, что Филипп попытается удержать его. В глазах вампира блеснули багровые искры и погасли. Он взвалил рюкзак на спину.
— Мне жаль тебя, Филипп, — сказал он. — Но ты сам себя предал.
Юноша слышал, как входная дверь пропустила Лаэрта и спросила у него, когда он вернется. «Прощай, прощай», — пропели приятные голоса, и Филипп улыбнулся Аде. В его местах она всегда была рядом, и он продолжил воображаемый диалог с ней:
— Полюби меня навсегда.
— Навсегда?
— На один месяц.
— Месяц — это вечность.
— На один день…
— И только?
— Нет; не люби меня совсем, я сам буду любить тебя. Обещаю, моей любви хватит на нас двоих. Я не прошу у тебя признательности, Ада.
Сон тридцать шестой
Солнце заходило за островок, на котором когда-то стоял маяк. В этот миг Филипп очнулся от своих грез. По привычке он позвал Лаэрта, но не услышал ответа и решил, что тот, должно быть, спит или куда-то ушел. Влажная тишина окутывала квартиру, тишина, от которой хотелось выть, хотелось кричать. Филипп обошел комнаты, отворачиваясь от окон, сквозь черноту которых все же просачивались редкие солнечные лучи; каждый шаг стоил ему неимоверных усилий. В гостиной он задержался перед зеркалом, о чем-то напоминавшем ему. Зеркало было пустое и мертвое; в глубине его ничто не отражалось. Филипп протянул руку и с любопытством потрогал холодную, гладкую поверхность. Зеркальная гладь прояснилась и сложилась в строгое лицо. Непрозрачные глаза смотрели прямо на Филиппа.
— А, это ты, — проговорил юноша, словно вспомнив.
— Я, — ответило зеркало.
Филипп взмахнул рукой; жест вышел беспомощный и неловкий.
— Лаэрт куда-то запропастился, — сказал он, — ты не знаешь, куда?
— Он ушел, — печально ответило зеркало.
— Я знаю, — отозвался Филипп. — И вовсе незачем говорить мне об этом. Даже моя тень и та мне перечит.
— Что ты хочешь? — устало спросило зеркало. — Я предупреждало тебя.
— Я не просил об этом, — возразил Филипп и жалобно добавил: — Скажи, где мне найти ее?
— Ты безумец, — горько промолвило зеркало. — Ты будешь страдать.
Филипп выпрямился; глаза его сверкали.
— Откуда ты знаешь? Ведь тебе никогда не бывает больно. Ты не знаешь, что такое отчаяние, ты не ведаешь безысходности. Ты никого не любишь!
— Я привязано к тебе, — сухо напомнило зеркало. — Я знаю твою судьбу, Филипп.
— Будь ты проклято! — крикнул Филипп и, подхватив первое, что попалось ему под руку, швырнул им в лицо, полное укоризны. Мягкий звон разнесся по комнате, зеркало треснуло звездами и медленно стало вытекать из рамы, серебристой лужицей расплываясь на полу. Филипп дрожал всем телом. Половина лица еще оставалась в раме; из единственного глаза текли слезы. Оно еще пыталось говорить, но рот уже не повиновался ему. Последнее, что расслышал Филипп, было:
— Ищи ветер в поле, ищи цветок среди цветов…
Потом осколок зеркала треснул пополам и стал оплывать, как свеча. Филипп сполз по стене на пол и смотрел, как серебристая лужица застывает, приобретая очертания лица не то Матильды, не то Ады; но он хотел, чтобы это была Ада. Так он сидел долго. Солнце зашло и взошло, зеркальная лужа затвердела. Из щелей выползли автоматические полотеры и тщетно пытались соскрести ее, потому что она нарушала их представление о гармонии. Громкий звонок огласил квартиру.
— Филипп, к нам посетители, — прозвенел голос центрального компьютера.
— Меня нет дома, — сказал Филипп, после того как компьютер три или четыре раза повторил свой запрос. — Никого не впускай.
— Невозможно, кодекс Дромадура, — проверещала дверь. — Представители власти, ублажать, оказывать содействие.
Фаэтон вскочил на ноги, но было уже поздно. Два дюжих молодца-мышкетера с аршинными усами
