записать черный ящик. Мышкетер без свитка высунул голову в окно, но ничего не увидел. Филипп летел.
Сон тридцать седьмой
Все мы видим сны. Матильде снилась ночь, теплая и ясная, под сводами зимнего зала в доме ее отца. Зимним зал назывался потому, что потолок, стены, пол и украшавшие его статуи были сделаны из разноцветного льда, сквозь который были продернуты нити электрического освещения. Лед мерцал и искрился, источая мягкий рассеянный свет, и отблески его танцевали в выбеленных волосах девушки, зажигая в ее глазах невысказанные мысли, мечты и улыбки.
А может быть, все было наоборот: ночь грезила, ночь ворожила, и снилась ей девушка с печальными глазами в сверкающем великолепии фантастического зала, по которому проплывали льдины и айсберги размером чуть больше человеческого роста. Матильда любила эту комнату; она сама придумала ее для Филиппа, который пообещал ей в обмен замок, какого не было и не будет ни у кого на свете. Тогда она сделала вид, что поверила ему, но в глубине души отлично сознавала, что все замки уже построены и, следовательно, незачем и беспокоиться. Впрочем, Филипп всегда был мечтателем, и ей так и не удалось его переубедить. Филипп… На миг он предстал перед ней как живой и внезапно преобразился в Сутягина, сидевшего тут же и смотревшего на нее со странным обожанием, которого Матильда не понимала. Она отвернулась и дала себе зарок больше не думать о Филиппе.
Ровена вздохнула и отпихнула айсберг, подплывший к ней слишком близко. Ровена была недовольна: первый раз она надела платье с фижмами и капюшоном, и никто еще не сказал ей, как она хороша в нем. Глянув на Сутягина, она не удержалась и фыркнула. Этот, как девушка окрестила его про себя, вечный воздыхатель ее лучшей подруги, выглядел просто смехотворно. Впрочем, обрати он внимание на нее, Ровену, Серж наверняка стал бы молодцом. По мнению Ровены, ему не оставалось ничего другого, учитывая, что бедная Матильда так подурнела в последнее время. Все в один голос твердили, что она бросила Филиппа и хорошо сделала. Ровена находила подобное единодушие подозрительным. Она скорее склонна была думать, что именно Филипп бросил эту надутую каракатицу, ее лучшую подругу. Разумеется, Ровена считала, что он поступил как нельзя более уместно. Матильда ничем не заслуживала подобного внимания с его стороны. Но вот она, Ровена…
— И представляешь, все-таки рассыпалась! Надо же было случиться такому именно за кулисами, когда она уже откланялась! Зрители рыдали, когда узнали. Они-то думали, что увидят, как она загнется во время танца, а она всех обманула, всех! Хозяин заведения рвал на себе волосы, — трещала Ровена, повествуя о трагическом конце танцующей мумии, взбудоражившем общественность не менее, чем объявление нового похода против цветов, которые будто бы посеяли в Городе неведомую заразу.
— Значит, она умерла? — спросила Матильда, чертя что-то пальцем на ледяном подлокотнике кресла.
Ровену рассердило невнимание к ее рассказу.
— Да она давным-давно умерла! Просто ее… э-э… воскресили, чтобы она танцевала. Но неудачно.
— По-моему, это ужасно, — заметил Сутягин.
— Почему? Очень забавно, — отозвалась Матильда устало.
Ровена пожала плечами и замолчала. Матильда украдкой взглянула на друзей. Тишина угнетала ее, как угнетали их жалость и презрение; но, если бы она могла выбирать, она бы предпочла презрение жалости — из упрямства или, быть может, гордости.
— Отчего вы такой мрачный? — спросила она Сутягина.
— Я пытаюсь быть веселым.
— Не стоит, Филипп.
Сутягина уязвило такое обращение к нему возлюбленной. Он, разумеется, ничего не сказал, но Матильда почувствовала, что проговорилась. Щеки ее порозовели.
— Бедный Филипп! — вздохнула Ровена. — Чего только о нем не говорят!
— Я не верю слухам, — вмешался Сутягин, неожиданно почувствовав потребность перечить этой женщине, раздражавшей его.
— Ну конечно! — промурлыкала Ровена, строя ему глазки. Гномон не понял ее и разозлился еще больше.
Двери зала мягко разъехались. Ровена подскочила.
— Кто это? А, да это Пончик!
— Его зовут господин Ляпсус, — поправила Матильда.
Ловко перескакивая с льдины на льдину и уворачиваясь от айсбергов, Пончик Ляпсус добрался до трех друзей. Вряд ли тот, кто встречал ранее несчастного, обездоленного Пончика, узнал бы его в этом блистательном, неотразимом, как чума, кавалере. Он сыпал приветствиями, расточал улыбки, сетовал на дела, войну и непогоду, вторую неделю стоявшую в Городе. Несмотря на это, всем своим видом он внушал уверенность, что все идет хорошо, потому что ничто не может быть плохо, если Пончик занимает пост Первого, Единственного, Чрезвычайного и Полномочного заместителя Вуглускра. Да, он достиг умопомрачительнейших высот, и потому ни Ровена, ни Сутягин не обиделись, когда, ловко закруглив свою речь, он заверил их, что им пора уходить, и, поддерживая за локти, вежливо выпроводил вон. Двери закрылись. Пончик повернулся на каблуках, но поскользнулся и упал в воду. Под звонкий смех Матильды он поднялся.
— Они вам очень мешали? — спросила девушка.
— Кто?
— Мои друзья.
— А, эти, — с облегчением выдохнул Заместитель. — Друзья? Какие же они вам друзья. Завистница и неудачник. Вот я, например, — это совсем другое дело.
— Почему? — заинтересовалась Матильда.
Пончик двинулся по скользкому полу, не обращая внимания на льдины и плававшие на поверхности обломки разбившихся кораблей. Он подошел к Матильде, но между ними встрял высокий белый айсберг. Пончик попытался обогнуть его, но тот всякий раз заслонял от него дочь Вуглускра. Пончик остановился.
— Значит, вы никогда никому не завидуете, — сказала Матильда изменившимся голосом, — и вам всегда везет? Так? А я вот завистливая. Да, я… — Она хотела еще что-то добавить, но умолкла.
— Матильда, — шепнул Пончик, — я люблю вас.
Айсберг таял перед ним.
— Меня? — донесся до него глухо голос Матильды.
— Да.
— За что, Пончик?
— Родство душ, — пояснил Пончик айсбергу, — близость банковских счетов, и, наконец, вы просто красавица, а обо мне и говорить не приходится. Мы будем прекрасной парой, Матильда. Будьте моей женой.
Айсберг медленно отплыл в сторону. Матильда стояла перед Пончиком, ее сухие глаза блестели.
— Вы поговорили с папой?
— Он согласен. Он счастлив. Матильда не сомневалась, что отец знал обо всем. Она вспомнила, что Пончик был другом Филиппа, и ответила: «Да». Пончик кинулся ей на шею, и она дала себя обнять.
— Когда? — спросила она.
— В воскресенье ваш день нерождения. Объединим два праздника в один. Вы не против?
— Я? Да, это очень хорошо. А где мы будем жить?
Пончик самодовольно улыбнулся.
— Ни за что не угадаешь.
— Да? — поддразнила она.
