тот не удержался на ногах и упал. Собственно говоря, на этом перепалка должна была закончиться, и лорд, присмирев, отправился бы лечить синяк, но не тут-то было. Судьбе было угодно, чтобы, падая, он ударился головой о какую-то металлическую штуковину. Поначалу ни сам он, ни остальные гости не обратили на это никакого внимания, но вскоре лорду стало плохо, а к тому моменту, когда приехала «Скорая», он был уже мертв. Вскрытие зафиксировало тяжелую травму черепа в височной области, и хотя она была получена не непосредственно от удара противника, Макса тотчас же обвинили в умышленном убийстве. На этом его пребывание среди людей, приятных во всех отношениях, закончилось.
Лично у меня нет никаких сомнений, что, если бы жертвой оказался какой-нибудь пролетарий, поступок Макса отнесли бы за счет его бурного восточного темперамента и вскоре бы о нем забыли. Однако, так как пострадавшей стороной оказался аристократ, да еще из семьи с самой что ни на есть безупречной репутацией, перед убийцей замаячило ни много ни мало пожизненное заключение. Пока медленно и с бесчисленными проволочками тянулось следствие, Макс сделал для себя несколько неприятных открытий. Его больше не желали видеть там, где раньше принимали с распростертыми объятьями, но это было еще полбеды. Общество не только отвернулось от него, оно начало настоящую травлю. Ему ставили в укор его происхождение, его манеры, его развязность, неуместную для джентльмена. Знакомые отворачивались от него при встрече или обливали ледяным презрением, которое для человека гордого и неглупого во много раз хуже открытого объявления войны. Леди Селина с присущей аристократам врожденной тактичностью называла этот период «легким недопониманием», но, вне всяких сомнений, Макс счел, что недопонимание малость затянулось. Не дожидаясь окончания суда, он сел на отцовский корабль и был таков, показав тем самым свое презрение к английскому правосудию. Мать Макса покончила с собой, вскрыв вены в ванне, когда ему было лет десять, так что он был совершенно свободен в своих действиях.
Как, когда и где он связался с экстремистами, знают только Бог и, быть может, израильские спецслужбы. Так или иначе (а если не так, то все равно иначе), в рекордно короткие сроки плейбой и неженка превратился в грозу процветающей цивилизации. Он занимался примерно тем же, что и Вероника Ферреро: взрывал, убивал, захватывал заложников. Его отец смотрел на эти «забавы» сквозь пальцы, выделяя своему отпрыску ровно столько же денег, сколько и в прежние времена, и ни миллионом больше. Сам шейх коллекционировал старинные рукописи и картины, а из развлечений больше всего любил соколиную охоту, и неудивительно, что то, чем занимался Макс, не вызывало у него особого восторга. Впрочем, все состояние и так должно было отойти старшему сыну, Мохаммеду, рожденному в законном браке. Мохаммед был смуглый, симпатичный, носил очки и бегло говорил практически на всех европейских языках. Отец сулил ему большое будущее.
И надо же было случиться такому, что однажды, когда Мохаммед приехал в Нью-Йорк для подписания соглашения стоимостью то ли в миллиард долларов, то ли в три, его приятель Дэниэл уговорил его сходить в клуб на дискотеку — поразвлечься. Если бы Дэниэл знал, к чему приведет его невинное желание потанцевать и пообжиматься с хорошенькими девушками, он бы, конечно, предпочел кинуться вниз головой со статуи Свободы или выкинуть еще что-нибудь такое, после чего ходить на танцы было бы затруднительно. На дискотеке оказался один псих, видевший фото Мохаммеда в какой-то газете. Псих раньше работал охранником в этом клубе и был уволен за пьянство. Найти другую работу ему не удалось. Вдобавок от него ушла жена, его сбережения подошли к концу, и он был полон желания расквитаться за свои неудачи, а с кем — неважно. Как выяснилось потом, он подошел к Мохаммеду, сказал: «Привет», глупо улыбнулся и методично всадил в беззащитного человека полную обойму.
Мохаммед скончался по пути в больницу. Узнав о его смерти, старый шейх не плакал, о нет. Он просто утратил волю к жизни. Уже некоторое время он знал, что его второй сын страдает психическим расстройством. Беднягу заперли в роскошном дворце, где было все, чтобы усладить взоры безумца. Его опекали день и ночь, но ведь он не мог унаследовать состояние. Оставался, следовательно, только Макс, ведь восемь дочерей в расчет не принимались. Женщина — только женщина, и она не должна самовольно распоряжаться деньгами.
Таким образом вчерашний террорист, которого едва терпели в собственной семье, стал наследником миллиардов. Более того, как говорят, отец призвал непутевого отпрыска к себе и в беседе с глазу на глаз признался, что Макс был прав, а он — нет и что он разрешает отныне делать сыну все, что тому заблагорассудится.
Старый шейх тихо угас через несколько лет, а Макс деятельно взялся за старое с той лишь разницей, что теперь его ресурсы были практически неисчерпаемы и он был в тысячи раз могущественней, а следовательно, опаснее, чем прежде. Поэтому, когда его однажды известили о том, что некий английский писака посмел оскорбить в своей книге память его матери, Макс немедля принял ответные меры.
Для начала он просто позвонил писателю и вежливо предложил ему убрать из текста упоминание о его матери, за что он даже готов заплатить разумную сумму, не превышающую его возможностей. (Тут он, скорее всего, лукавил; возможности Макса были, как уже сказано, практически неисчерпаемы.) Писака воспринял звонок как признак поражения противника и поэтому довольно вежливо, но недвусмысленно послал его к черту, присовокупив к этому вечный лозунг всех псевдолитературных паразитов «Правда превыше всего».
Ему пришлось пожалеть об этом. Нет, Макс не велел подвергнуть автора многочасовым пыткам и затем прикончить, как, говорят, он поступил с тем, кто убил его брата. Также он не скормил писательский филей ни аллигаторам, ни львам, ни тиграм, ни даже пираньям.
Дело в том, что писатель обожал аквариумных рыбок и коллекционировал их. И вот однажды, когда он вернулся домой, обнаружил, что сигнализация отключена, аквариумы разбиты, а все рыбки прибиты гвоздями к стенам, мебели и полу. Некоторые из них еще трепыхались.
Поскольку писатель был личностью известной, его дом и его самого незамедлительно взяли под охрану. Впрочем, и писатель, и общественность прекрасно понимали, что рыбки — это, так сказать, только цветочки, ягодки же ждут впереди, и вообще, правда далеко не всегда защищает того, кто ей служит. Поразмыслив, писатель пошел на попятный и убрал из своей книги абзац о матери Макса.
А вот другой пример. Одно время любовницей Макса была манекенщица по имени Эстрелла. Девушка была очень хороша собой и, как и многие девушки в ее возрасте, жила не по средствам. На выручку ей пришел Моссад, благодаря чему она весьма удачно стала сводить концы с концами в обмен всего лишь на незначительную информацию о том, кто куда ходит и кто с кем спит. Все шло хорошо, девушка наслаждалась, Моссад тоже… на свой манер. К несчастью, примерно в то же самое время на Макса совершили четыре неудачных покушения, среди прочего потопив его яхту (причем он только по чистой случайности задержался на берегу) и взорвав его любимый автомобиль. Макс был очень богат, но к тому же умел и думать. Он проанализировал факты и попросил одного человека в службе, не получавшего премий и наград, но имевшего доступ к важной информации, помочь ему — разумеется, совершенно бескорыстно. После этого никто больше не видел Эстреллу, но знатоки были совершенно уверены, что ей уже не удастся продолжить ни свою карьеру манекенщицы, ни карьеру секретного агента.
Кажется, именно после этой заметки у меня пропала охота читать о Максе дальше. Все, что мне было нужно, я и так узнала, а лишние подробности явно были ни к чему. Я сложила вырезки в папку и убрала ее в сумку.
Поезд доехал до конечной остановки, я вышла и пересела на тот, который шел в обратном направлении. Стыдно признаться, но мне снова хотелось есть. И еще мне очень хотелось верить, что Ксавье выживет. Потому что в детективных романах я больше всего ненавижу тех героев, по чьей вине гибнут окружающие их люди, — просто потому, что оказались не в то время, не в том месте и не с тем человеком.
Глава двенадцатая
У полицейского есть одно преимущество — быть сукиным сыном, когда бы он этого ни пожелал.
