–?Что это? — спросил он, кивая на бумажку, которую я разложила на столе.
–?Какой-то план, — сказала я. — Тут не написано.
Артюр придвинулся ближе.
–?И где ты это взяла?
–?Нашла прошлой ночью.
Это была довольно грубо нарисованная схема какого-то квадратного здания, которую атаковали несколько стрелочек. Рядом со стрелочками стояли небрежно нарисованные крестики, а сбоку виднелись цифры и какие-то сложные расчеты, смысл которых был мне совершенно непонятен.
–?И что тут такого интересного? — спросил Артюр.
–?Это схема какого-то нападения, — ответила я. — К которому очень, очень тщательно готовятся.
–?И почему тебя это так интересует?
–?Я любопытна. Похоже, Макс что-то затевает, и мне бы хотелось знать, что именно. Этот план тебе ничего не напоминает?
–?Нет, — сказал Артюр, покачав головой.
–?Жаль, — вздохнула я, сложила план, спрятала его в карман и придвинула к себе тарелку с мясом. — Ты хочешь есть?
–?Хочу, — помедлив, признался он.
Я разрезала антрекот на две части, взяла вторую тарелку и переложила на нее половину мяса. Артюр взял вилку, но по выражению его лица я догадалась, что ему явно не по себе.
–?Можно спросить? — сказал он наконец, ковыряя вилкой антрекот. — Что ты собираешься делать теперь?
Я чуть не поперхнулась. Точно такой же вопрос задавал мне Ксавье. Бедный Ксавье, удалось ли ему выжить?
–?Не знаю, — коротко бросила я, поднимаясь из-за стола.
Артюр тоже поднялся.
–?Я мог бы тебе помочь.
–?Не можешь.
Я проследовала в гостиную, взяла свой чемоданчик. Джинсовый пиджак совсем высох, и я надела его без колебаний. Артюр шел за мной следом, держась рукой за стену. Я порылась в карманах и бросила ему ключи от машины.
–?Спасибо за гостеприимство, — сказала я. — Пока, амиго.
Артюр опустил глаза. Я повернулась и вышла за дверь.
Глава двадцать седьмая
–?Что бы вы сделали на моем месте?
–?Я бы на вашем месте не оказался, — хмыкнул Вульф.
Будь моя мать жива, она бы сказала мне:
–?Дорогая, не якшайся с журналистами. Они все ненадежные люди и за сенсацию готовы продать родную маму. Не дразни террористов, это может тебе выйти боком. И помни, что никто тебя не защитит, кроме тебя самой.
Не было на свете такой избитой истины, которую она не изрекла бы с умным видом. Впрочем, сейчас я отдала бы все на свете — и даже больше, — чтобы только снова услышать ее голос.
Спускаясь вниз на лифте, я по привычке бросила на себя взгляд в зеркало и заметила, что у меня появились седые волосы. Ничто не проходит даром, даже удача, — и, глядя на эти седые ниточки, я едва не пришла в отчаяние. Я чувствовала себя совершенно опустошенной — не из-за того, что за мной по пятам следуют убийцы, которые даже сейчас, скорее всего, не отказались от идеи прикончить меня, а из-за каких-то дурацких волосков, которые так отчетливо выделялись на фоне моих темных прядей.
Я было выдрала парочку из них, но потом бросила это занятие, дав себе зарок при первой же возможности перекраситься в блондинку. Как сказал бы кардинал Ришелье, окажись он на моем месте, «мудрость — это всего лишь своевременно принятое решение».
Снаружи щебетали птицы, и черный кот, гулявший возле дома, косился на них с типично кошачьим, обманчиво-равнодушным видом. День был чудо как хорош, но я не имела права расслабляться. Я нацепила темные очки, которые позаимствовала у Моник, засунула пистолет поглубже за пояс, покрепче стиснула ручку чемодана и зашагала по улице, размышляя о том, что же мне делать дальше.
Можно отправиться в посольство, но одна мысль об этом нагоняет на меня неодолимую тоску. Мне могут поверить, но могут и не поверить. Будут задавать дурацкие вопросы и всем своим видом показывать, что я втянула их в чертовски неприятное дело, имеющее как-никак международный резонанс. Знаю я эту породу сытых людишек с деревянными рожами, больше всего на свете желающих, чтобы их никто не беспокоил.
Можно отправиться в полицию. Там меня встретят с распростертыми объятьями.
«— В каких отношениях вы были с покойным Денисом Воробьевым?
–?Что именно вам сказал покойный блондин Дитрих, прежде чем умер?
–?Знали ли вы покойных угонщиков машин Дидье и компанию, и если да, то с какой стороны?
–?Что вы можете сообщить о покойной Моник и ее друзьях?
–?Что вы знаете о Веронике Ферреро… гм, ну эта-то пока жива?»
Кроме того, если я обращусь в полицию, мне, само собой, придется расстаться с двадцатью миллионами. Не говоря уже о том, что я как-никак совершила убийство, а убийство — уголовно наказуемая вещь. То есть лично я считаю, что была в своем праве, потому что этот человек хотел отправить к праотцам меня, но с точки зрения закона ничего не меняется — я убийца. Даже если меня не посадят в тюрьму, то вполне могут выслать из страны. Нет, лучше пока не спешить с обращением в полицию.
Я встряхиваюсь. У меня есть целая куча денег, знатная пушка и замечательный ангел-хранитель, которого по справедливости следовало бы назвать первым. Вот уже три причины, чтобы радоваться. Блондин Дитрих мог облить меня бензином и поджечь, как факел, но я все еще жива. Он же мог несколько позже пристрелить меня, но я все еще жива. Неизвестный снайпер мог покончить с моим бренным существованием, друг Вероники, покойный Филипп, мог продать меня — увы, не покойному — другу Максу, а я жива и чихаю на них на всех. Правда, Вероника Ферреро и сам Макс еще не присоединились к большинству, но это только вопрос времени. «Каждый угодит в ту могилу, которую он сам себе роет», — как обычно пишут в детективных романах.
Вот бы только понять, что именно обозначает тот самый план, который я нашла. Сдается мне, что сбежавший террорист готовит какую-то акцию, и я бы дорого дала, чтобы ее предотвратить.
Но этим я займусь потом, а пока мне нужно наведаться в магазин.
Потому что, признаюсь честно, магазины всегда действовали на меня умиротворяюще. В принципе, я не шопоголик, но как только в моей жизни приключалась какая-нибудь пакость, я бежала искать от нее спасения в ближайший торговый центр.
Может быть, тут отчасти виноваты и детские комплексы, потому что я росла в годы ломки государственного строя и жуткой нищеты. Одно время, в девяностые годы, в магазинах выстраивались очереди за хлебом. Было нечего одеть и нечего купить. Помните, как на прилавках в какой-то момент остались только спички, хмели-сунели и гигантские трехлитровые банки с березовым соком, а потом исчезли и они? То время, время расплаты за чужие иллюзии, давно ушло, но осадок от него остался нехороший.
Дойдя до какого-то памятника, я села на скамейку, на другом конце которой дремал заросший щетиной немолодой клошар. Решено: я иду в самый большой парижский магазин, но если я начну
