хотелось бы вспоминать. Именно поэтому наша семья не вернулась в «Уайт Пайнс». И неважно, сколько хороших воспоминаний связано с этим местом. В конечном итоге, трагедия затмила все.
– Бен, ты не понимаешь. — Дрожа, Энни протянула к нему руку. — Твой брат, Уин, он не мертв. Я видела его вчера. В конюшне. В его студии.
Глаза Бена сузились. Казалось, он на несколько минут потерял голос. Между ними повисла тишина.
Наконец он накрыл ладонью ее руки. У него был такой терпеливый тон, словно он обращался к ребенку.
– Послушай, я знаю, уик-энд выдался довольно нервный.
– Ты не понимаешь. — Она отстранилась. — Я видела его. Он был симпатичным, очаровательным, и он… заигрывал со мной.
– Энни… — Бен потянулся к ней.
– Нет. — Она отступила на несколько шагов назад, потом внезапно повернулась к двери. — Я не сошла— с ума и не перевозбудилась. Уин здесь. Он живет и работает в конюшне. Я могу доказать.
Она выбежала.
– Энни! Подожди!
Она слышала голос Бена, но не остановилась, даже не оглянулась через плечо, чтобы посмотреть, идет ли он за ней.
Ей непременно нужно было попасть в конюшню. Бен сам увидит, что все это было на самом деле.
Энни толкнула дверь в конюшню и вошла внутрь. Она оглянулась на пустые стойла, направилась к лестнице, по которой в спешке поднялась, прыгая сразу через две ступени.
Наверху она остановилась и повернула ручку. Дверь заклинило, и только через несколько попыток ей удалось открыть ее, толкая бедром. В это мгновение она услышала за собой шаги Бена.
– Уин! — закричала Энни, входя в студию.
В тишине, которая ее встретила, она замерла, оглядываясь вокруг в полном изумлении.
– Энни. — Она почувствовала на руке ладонь Бена, но выдернула ее и прошла дальше в комнату.
Кроме свисавшей отовсюду паутины и толстого слоя пыли на полу, в комнате ничего не было. Воздух, который в прошлый ее приход был пропитан сильными запахами краски и растворителя, казался затхлым и заплесневелым.
– Там стояла его кровать. — Она указала в угол, где сновал паук, увеличивая свою и без того гигантскую паутину. — А вот здесь был рабочий стол, заваленный эскизами, вдоль стен — холсты и мольберты. Эти окна были чистые. — Она заметила, что теперь они были покрыты накопившейся пылью и грязью.
В ее голосе появились нотки упрямства.
– Он был здесь. Мне это не почудилось. Мы разговаривали. Он флиртовал со мной, сказал, что хочет написать мой портрет. Он даже предложил мне бокал шампанского. Когда я спросила его, почему ты не знаешь, что он находится здесь, Уин ответил, что готовит тебе сюрприз. Он назвал это… — Она пыталась вспомнить, с напряжением преодолевая замешательство и смятение. — Он назвал это подарком к новому дню рождения. — Она обернулась. — Он действительно был здесь, Бен. Мне это не привиделось.
Бен, казалось, не слышал ее. Он пристально смотрел в дальний угол. Там, на мольберте, стоял единственный холст без рамы, повернутый к стене.
Не говоря ни слова, он прошел через комнату и развернул холст. Энни подошла и встала рядом с ним.
Это была картина, изображавшая Бена и Энни, одетых в их теперешние одежды. Бен — в дедовых штанах и свитере, Энни — в старомодном платье. Они стояли вместе на песчаном пляже, глядя друг на друга, как это было сегодня, немного раньше. И в иx глазах светилась, несомненно, любовь.
Энни почувствовала подступающие слезы. Она не смогла сдержать их, и они покатились по щекам.
Увидев это, Бен привлек ее к себе и вытер их.
– Энни, плакать нет причин.
– Да нет же, есть причины. Я ничего не понимаю, Бен. Но я не свихнулась. И Уин мне не приснился. Нет.
– Я знаю. — Он вздрогнул и оглянулся, потом взял картину под мышку.
Бен потянул Энни за руку. Та была холодна как лед.
Голосом, хриплым от волнения, он сказал:
– Пойдем, Энни. Пора возвращаться в дом.
Ни единого слова не было произнесено между ними, пока они шли через заросший сад, потом через патио на кухню. Когда они оказались внутри, Бен положил картину на стойку, и они вместе молча смотрели на нее.
И только тогда они заметили, что зажегся свет, загудел холодильник, на стене затикали часы.
Энни взглянула на циферблат.
– Семь сорок пять, чуть больше. — Она повернулась к Бену. — Не то ли это время, когда ударил первый гром?
Он кивнул.
– Мистер Гэбриел сказал мне, что сегодня пятница. — Я думала, он ошибается. Но теперь, после всего, я ни в чем не уверена.
– Есть один способ проверить. — Бен достал телефон, услышав сигнал, набрал номер. Голос на другом конце линии что-то монотонно произнес.
Выключив телефон, Бен задумался.
– Ну? — Энни ждала.
Он повернулся к ней.
– Все так, как он сказал. Сегодня пятница, двадцать третье апреля, семь сорок пять. Прогноз погоды на уик-энд — ясно, солнечно, не по сезону тепло.
Энни пришлось протянуть руку к стойке, чтобы сохранить равновесие. Нет, это невозможно. Этого не могло быть. Она приложила руки к вискам, чтобы успокоить нервы, ее начало трясти.
Ей вдруг стало так страшно, как не было никогда в жизни. Этого не было. Ничего этого не было.
Она с криком выбежала из комнаты и помчалась вверх по лестнице. Вскоре она спустилась, одетая в свои джинсы и свитер, — сухие и нетронутые дождем, какими они и были, когда она в первый раз повесила их в гардеробную.
В одной руке у нее была ее сумочка, в другой — дорожная сумка. Она знала, что если заглянет в холодильник, то обнаружит продукты, которые распаковала накануне. И все они будут нетронуты.
Бен стоял там, где она оставила его, и все глядел на портрет. Цвет его лица, заметила она, был таким же бледным, как и у нее. Гнев и замешательство читались в его глазах.
– До свидания, Бен.
Он посмотрел на нее и с трудом сфокусировал зрение.
– Куда ты собралась, Энни?
– Домой. Назад, в Транквилити. Я… позвоню твоей матери в понедельник со своими рекомендациями.
Он кивнул, все еще слишком потрясенный, чтобы ответить.
Она подошла к двери, открыла ее, обернулась. Бен, казалось, не замечал ее. Его внимание было приковано к портрету. Она увидела, что его руки сжаты в кулаки.
Она закрыла дверь и направилась к машине. Забравшись внутрь, повернула ключ, и двигатель загудел. Когда она ехала по извилистой ленте подъездной дороги, ее глаза наполнились слезами, и ей пришлось яростно мигать, чтобы продолжить свой путь к шоссе. Я плачу не из-за Бена Каррингтона, говорила она себе. Я плачу, потому что… потому что почти поверила в сказку, в то, что можно «жить с тех пор долго и счастливо». Но как же призрак? Она встряхнула головой. Это уже значит задавать слишком много вопросов. Если только она не начала сходить с ума, конечно.
