— Как посоветуешь, Виктор?
— Фу! — Он, положив вилку с недоеденной котлетой, расстегнул воротник кителя, вытер потную шею. — Аж скулы сводит от тяжелой работы. Чего тут советовать? Иди в военно-морское училище.
— Понимаешь, мне как-то… ну, не очень хочется…
— Тогда не иди, — сказал он спокойно.
— Вот теперь, когда ты посоветовал, мне все стало ясно. Спасибо. — Я тоже отвалился от стола, признав свое поражение в схватке с военторгом. — Виктор, я получил письмо от твоего братца. У него трудности с устройством на работу.
— Знаю.
— Нельзя ему помочь?
Виктор Плоский медленно, с видимым отвращением ел тушеную капусту и не выказывал намерения ответить на мой вопрос. Не нравилась мне эта его манера. Ужасно хотелось узнать, что теперь делает Виктор в своей жизни, полной, как я думал, захватывающих приключений. Но, конечно, не стал спрашивать. Не положено. Я тоже принялся за капусту и снова — в сотый раз — стал обдумывать предложение, сделанное Бухтояровым.
На днях, когда я зашел к нему в политотдел, он, порывшись в ящике стола, извлек бумагу и прочел вслух, что ВИИЯЗ — военный институт иностранных языков — объявляет набор слушателей и просит рекомендовать из числа военнослужащих кандидатов с полным средним образованием, с достойным общественным лицом — ну и так далее. «По-моему, ты подходишь, Земсков, — сказал Бухтояров. — Образование есть. Член партии. Боевой катерник, комсорг отряда. Подходишь вроде. Или хочешь вернуться на истфак?» Я коротко изложил свои сомнения: конечно, надо возвратиться к прерванной учебе, но у меня теперь семья… «Вон какой ты быстрый, — заулыбался Бухтояров. — Ну что ж, о семье надо думать в первую голову. В общем, подумай, Земсков. Только не тяни, ясно?»
И вот я думал…
— Я ему помог, к твоему сведению, — сказал вдруг Виктор, отпивая компот из граненого стакана. — Бежавшие из плена проверяются жестко. А я засвидетельствовал, что Андрей не был в Кейле.
— Не был — где?
— Ну… — Он в раздумье помедлил. — В общем, речь о шпионско-диверсионной школе, в которую немцы вербовали наших военнопленных. Некоторые не выдерживали, шли. Такая школа была на мызе близ Кейлы. Ну… мы разузнали… Между прочим, кое-кто из твоих гангутцев пошел в эту школу.
— Не может быть, — сказал я, неприятно пораженный.
— Как был трюфликом, так и остался, — сердито проворчал Виктор. — Получите с нас, — подозвал он официантку, — за исключительно вкусный и питательный ужин.
Мы вышли из «Аддис-Абебы» на одуревший от жары Гвардейский проспект. Паровоз с лязгом тащил товарные вагоны обратно, в сторону Кенигсберга.
— Значит, — сказал я, — когда мы вас сняли с эстонского берега, ты шел из этой Кейлы…
— Удивительно догадливый ты малый. — Виктор насмешливо шевелил усами. — Лет через семьдесят, глядишь, и догадаешься, что делают разведчики в тылу противника. Тебе в какую сторону?
— Виктор, погоди. Андрей вот что еще пишет. Нашелся Ефим Литвак, я тебе о нем рассказывал. Один из лучших бойцов Гангута. Его сильно измолотили после нескольких побегов, и он теперь немного… ну, заговаривается… не может за себя постоять. Доказать не может, что воевал в десантном отряде. Ты бы не мог засвидетельствовать, что и Литвак…
— Нет, — отрезал Виктор. — Мне тогда крепко влетело. За то, что лезу не в свое дело. Не могу.
— Ну что ж.
— Пусть запросят архив. Сохранились же документы вашего десантного отряда.
— А если нет? Ладно, Виктор, пойду. Мы насчет Литвака написали письмо, что вместе служили и знаем его как храброго бойца. Как раз сегодня отправили.
— Куда?
— В Москву, в Министерство обороны.
— А кто подтвердил, что вместе служили?
— Никто. — Я пожал плечами. — Разве трех подписей сослуживцев недостаточно?
Виктор не ответил. Вытащил коробку «Казбека», мы закурили. Потом пожали друг другу руки и пошли в разные стороны. Когда-то теперь и где мы встретимся?
А на следующий день я сказал Бухтоярову, что решил поступать в ВИИЯЗ (или, как его чаще называли, ВИЯК).
— Вот и молодец, — одобрил тот. — Пойди к штабному фотографу, пусть тебя снимет для документов. А мы быстренько оформим бумаги. В августе поедешь в Москву, сдашь экзамены… Хотя ты же призван в армию со второго курса? Есть у тебя справка из университета? Вот и хорошо. Могут принять без экзаменов. А в сентябре начнется учеба. Рад за тебя Земсков.
Варя, сестра Дедкова, со своей неразлучной подругой Галей, тоже официанткой, и парикмахершей Леной — три репатриантки — занимали одну из квартир в поселке. Дедков, само собой, у них пропадал. Иногда и я коротал там вечер. И непременным гостем был наш боцман. Пили неочищенный спирт, ели что- то, девушки болтали, смеялись, пели песни. В незанавешенное, открытое настежь окно смотрелся, наливаясь синью, долгий летний вечер.
В тот вечер особенно хорошо сиделось, хорошо пелось. «Что стоишь, качаясь…» — стройно, согласно вопрошал девичий хор. «То-онкая рябина», — взлетал, тоскуя, Варин голосок. «Га-аловой склонилась, — вступали мы с Дедковым, — до самóва тына…» Боцман, само собой, не пел, потому что хоть и прочны немецкие дома, но все же…
Он не сводил с Вари глаз, и его мрачные, кустистые, как у лешего, брови были приподняты одна выше другой. А когда допели чувствительную песню до конца, боцман вдруг протянул свою коричневую лапу и осторожно погладил Барину руку, лежавшую на столе.
Та, вспыхнув, отдернула руку. Ее голубые глаза потемнели и сузились, рот приоткрылся в недоверчивом оскале.
— Вам чего надо? Чего пялитесь на меня?
— Варь, ты чего? — поспешила унять подругу Галя. — Не кричи, Варь…
— А чего он пялится? Кажный день приходит и пялится! Не видали, какие руки после свиней бывают? Нате, поглядите! — Варя сунула боцману под нос свои огрубевшие на работе руки.
— Да ты не серчай, — странно тихим голосом, будто смутясь, сказал боцман. — Я ж от души погладил. А не предмеренно…
— «Предмеренно»! — Она тряхнула коротко стриженной головой — точь-в-точь, как это делал Дедков. — Чего вы лезете? Только и знают лезть!
— Варька, ты успокойся. — Дедков суетливо огляделся в поисках воды, схватил кружку. — На вот, водички…
Она оттолкнула его руку, вода пролилась Дедкову на фланелевку.
— Свинарка я, понятно?! — кричала Варя, бледнея от подступавшей дурноты, неприятно визгливым голосом. — Со свиньями в одном корыте!.. иссвинячилась вся…
Она смахнула со стола свой недопитый стакан, уронила голову, забилась в истерическом плаче.
Боцман встал. Его жесткое, иссеченное балтийскими ветрами лицо было словно болью искажено. Надвинул фуражку на брови и, не говоря ни слова, вышел. Раздались и умолкли его тяжелые шаги по деревянной лестнице. Рыдающую Варю подруги увели в соседнюю комнату мансарды.
Я тоже взялся за мичманку. На сердце было тяжело.
— Такая стала нервная, — сказал Дедков, растерянно моргая белесыми ресницами. — Беда прямо…
— Что ты хочешь, — сказал я. — Натерпелась она.
Я знал от Дедкова, что работала Варя у хозяина в Восточной Пруссии, тут неподалеку, где-то близ Инстербурга. Хозяйство было большое, крепкое. Варя в свинарнике работала, жила в пристроечке рядом со свиньями. За работу получала пропитание. В сущности, была рабыней.
— Натерпелась, да, — кивнул Дедков растрепанной льняной головой. — Боря, мне Галка знаешь что
