восхитительную смесь русского с польским. — Она балакает по немецкому языку, яко я по польскому».
Номи оказалась худенькой старушкой с милой улыбкой, тщательно уложенными седыми волосами и с синим освенцимским номером на запястье.
«Она с детства говорит по-немецки, да еще в университете немецкую культуру учила, — продолжал хвастаться Давидка. — Я до сих пор удивляюсь, как такая женщина согласилась прожить жизнь со мной, но она уверяет, что никто кроме меня не умеет причесать ее как следует. Не говоря уже о том, что я неплохо умею и кое-что еще».
«Ладно, Давидка, хватит меня смущать, — остановила его Номи, высвобождая из ладони Габи свою птичью лапку со страшным знаком. — Поехали в королевские бани».
«А когда же на виллу?», — забеспокоилась Габи,
«Я позвонила и договорилась с хозяйкой, что мы приедем поздно вечером», — улыбнулась Номи, а Давидка гордо повторил:
«Я ж говорю, она балакает по немецкому языку, яко я по польскому».
И они покатили по странному городу, узкие улицы которого то круто возносились вверх, то еще круче низвергались вниз под таким углом, что Габи порой казалось, будто машина вот-вот станет на нос и перевернется. Однако перевернуться было бы вовсе не страшно, даже и соломки не нужно было подстилать — весь город и так был устлан шуршащим ковром золотых осенних листьев. По усыпанным листьями узким улицам ездить разрешалось только в одном направлении, так что бедный Давидка то и дело останавливался, чтобы свериться с картой и сообразить, куда свернуть.
Пока он разглядывал карту, поток золотых листьев стекал с ветвей на ветровое стекло машины, напоминая Габи, что в Европе сейчас октябрь. Вообще-то говоря, октябрь сейчас был всюду, но в Тель- Авиве он имел совсем другой облик — там об осенних листьях не могло быть и речи. Листья в Тель-Авиве никогда не золотились, они всю зиму оставались вечнозелеными, а к весне сменялись пушистыми гроздьями разномастных цветов, к лету опять превращавшихся в листья.
Прокружив не менее получаса по крошечному лабиринту, обвивающему замковую гору, они подкатили, наконец, к парадному подъезду королевских бань. Роскошь встретила их прямо у входа, и они робкой цепочкой, отраженной овальными зеркалами в золоченных рамах, двинулись через выложенный мрамором вестибюль. Сразу при входе суровые девушки в серых халатах отделили женщин от мужчин и велели им раздеться догола, выдав взамен отобранных вещей круглые алюминиевые номерки на холщевых браслетах.
«Совсем, как в лагере», — шепнула Номи испуганно, но Габи быстро сообразила, как ее успокоить:
«Там это не стоило так дорого».
Номи облегченно засмеялась и они, держась за руки, вступили в длинный полутемный зал, уставленный смутно различимыми в полумгле лежанками. Их тут же отделили друг от друга и проворно уложили на лежанки. Над каждой из них склонилась атлетического вида женщина, которая тут же начала мылить их и тереть мочалками, чуть похлопывая при этом по спинам, рукам и ногам. Не успела Габи как следует вжиться в производимую над нею процедуру, как намыливания и похлопывания закончились, и ее безостановочно отправили в уставленную такими же лежанками парную.
После парной были еще какие-то протирания и продувания, и наконец Габи одна, уже без Номи, ошалевшая и ошарашенная, выкатилась в просторный овальный бассейн, наполненный прозрачной бирюзовой водой. Окружающие стены были украшены многоцветными фресками, изображающими пикантные сцены из жизни греческих богов, нимф и сатиров. Габи осторожно погрузилась в абсолютно прозрачную воду и тут же почувствовала чуть пониже спины упругий удар водяной струи, бьющей из одной из золоченных фасеток, равномерно расположенных по всей окружности бассейна. Она расслабилась и стала разглядывать фрески. Все сюжеты там завершались благополучно — если нимфа соблазняла античного юношу, он ей сдавался, если сатир соблазнял античную девушку, она тоже сдавалась, не хуже обстояло дело с богами и богинями.
«Вряд ли короля Фридриха отделяли в этом бассейне от его женщин», — произнес за ее плечом голос Номи, которая оказалась рядом, под струей соседней фасетки.
«Боюсь, что нас тоже уже не отделяют», — весело ответила Габи, заметив под тремя фасетками напротив трех абсолютно голых мужчин, ничуть не смущенных своей наготой.
«О Боже! — ахнула Номи, — чужих можно было бы и не замечать, но ведь и свои появятся с минуты на минуту! Как же быть со своими?».
«И своих не замечать, — разумно решила Габи, — тем более что они уже здесь, в соседнем зале».
«Тогда пошли к ним, чтобы они не заглядывались на других женщин», — еще разумней решила Номи. Они выбрались из воды и, опасливо оскальзываясь на мозаичных плитках, перебрались в соседний бассейн, более интимный и уютный, с бьющим в центре мощным фонтаном. За вторым бассейном открывалась длинная анафилада новых бассейнов — покрупней и помельче, погорячей и похолодней.
Переходя из одного в другой, Габи не заметила, как пробежало отмеченное в билете время. Всю их женскую группу строем вывели в темную комнату с задраенными шторами, и каждую из них опять уложили на лежанку, на этот раз застеленную чистой полотняной простыней со свисающими по четырем углам концами.
«Ложись, закрой глаза и молчи!» — скомандовала очередная суровая девушка в сером халате и начала закутывать Габи в целый набор одеял, запеленывая ее не так, как пеленают детей здесь, на Западе, а как пеленали их в далеком российском детстве, чтоб невозможно было пошевельнуть ни ногой, ни рукой. Габи попыталась было вырваться, возразить, но девушка в халате чуть прижала ее плечи к простыне и накрыла ее еще одним одеялом. В голове у Габи помутилось и она погрузилась в странный беспросветный сон без сновидений.
Проснулась она от того, что ее трясли за плечо, одновременно выпутывая из хитросплетения одеял и простыней.
«У тебя есть пятнадцать минут, чтобы одеться и выйти из королевских бань», — объявила на сносном английском почти невидимая в полутьме девушка в халате и поставила Габи лицом к двери, не к той, в которую она вошла, а к другой, не замеченной ею раньше. И тут Габи вдруг ощутила поразительную легкость и промытость не только тела, но и души, — казалось, если чуть-чуть напрячься, она сможет вспорхнуть и поплыть высоко в небе над крутыми улицами, усыпанными осенней листвой.
Они и вспорхнула, хоть далеко улететь не решилась — не могла же она кружить над таким элегантным городом, не прикрытая даже фиговым листочком. А пока она прикрывалась собственной одежкой, благополучно найденной в номерном шкафчике, открытым снятым с запястья ключем, чувство легкости слегка попригасло. Не то, чтобы оно исчезло совсем, но на взлетную силу его уже не хватило. Хватило только на то, чтобы весело и вкусно поужинать с друзьями в маленьком ресторанчике, где пиво было отличное, а цены вполне приемлемые.
После ужина пришло, наконец, время рассмотреть поближе свою новую «Виллу Маргарита», Поначалу все шло отлично, в соответствии с объявлением, — прямо под виллой нашлась удобная городская стоянка, а напротив переливались синевой и серебром открытые бассейны Термов Каракаллы.
«Завтра с утра мы отправляемся на фуникулер, — мечтал вслух Давидка, пока они выгружали чемоданы из багажника, — чтобы увидеть этот чудо-городок с птичьего полета. А после обеда немного отдохнем и пойдем в термы. А где-то между термами и фуникулером мы пострижем Габи, чтобы она стала подстать своему супругу».
«А я-то воображала, что я и так ему подстать!» — возмутилась Габи.
«Никто, мною не стриженный, не может сравниться со стриженным у меня!» — доступно пояснил Давидка, уже поднимаясь по ступенькам виллы. В окнах виллы приветливо горел свет, рассыпаясь мелкими осколками на густых кружевах занавесок. Дунский позвонил, резная дубовая дверь тут же распахнулась, впуская их в ярко озаренную прихожую. С потолка свисала старинная люстра, освещая стоявшую на пороге высокую красивую старуху, — именно красивую старуху а не состарившуюся красивую женщину Все в ней было крупным — ровная спина, большие желтоватые зубы, длинные пальцы рук со слегка раздувшимися суставами, длинные ноги под темной шерстяной юбкой. Приветливо улыбаясь, она отмахнулась от извинений Номи:
