«Ничего, ничего, вы ведь предупредили».
И сильным взмахом длинной руки указала на выходящие в прихожую двери:
«Вот ваши комнаты. Уборная — первая дверь в коридоре, ванная — вторая. Завтрак здесь, в столовой, с восьми до десяти. — И добавила прежде, чем Дунский и Давидка взялись за ручки чемоданов: — Пожалуйста, отдайте свои паспорта, это требование полиции».
Габи и Номи полезли в сумочки почти одновременно, но Номи опередила Габи на какие-нибудь пол- секунды, и первая подала старухе свои с Давидкой паспорта с вежливым пояснением:
«Обратите внимание, из-за причуд ивритского алфавита наши паспорта открываются с другой стороны».
Рукав ее при этом слегка сполз с запястья, открывая синюю полоску освенцимского номера. Неожиданно резко выпрямившись, старуха отдернула протянутую руку, так что паспорта упали ей под ноги на сверкающий натертым воском паркет. И сказала тихо-тихо, почти топотом:
«Произошла ошибка, у меня сегодня нет свободных комнат».
Габи показалось, что она то ли ослышалась, то ли не поняла приглушенно произнесенных немецких слов. Она все пыталась вложить в старухину ладонь свои паспорта, а та все отталкивала их, повторяя одно и то же, как заводная кукла:
«Это ошибка, у меня нет свободных комнат».
«Что значит — нет, когда они только что были, с уборной и ванной, и с завтраком от восьми до десяти?» — закричал Давидка на взрывоопасной смеси английского с польским — он, как и Габи, тоже еще не врубился. Зато Номи врубилась сразу. Она наклонилась, аккуратно подняла свои паспорта, и, даром что была ниже старухи на две головы, поглядела той прямо в глаза и прошипела в лицо на своем отличном немецком:
«Уже ночь, и никуда мы отсюда не уйдем! Надеюсь, ты меня поняла, старая нацистская сука!».
Похоже было, что старая сука ее поняла. Она молча отступила и, повернувшись к ним спиной, сняла трубку стоявшего на угловом столике телефона. Она быстро и тихо заговорила в трубку, так что даже Номи не разобрала, о чем речь. Пока она говорила, мужчины молча отнесли чемоданы в комнаты, Номи прошла за Давидкой и с грохотом захлопнула за собой дверь. И только Габи осталась в прихожей, прижимая к груди свои паспорта и не зная, куда их девать. И вообще — как теперь быть. Ей хотелось повернуться и стремглав выскочить из этого враждебного дома, но бежать было глупо и некуда, да к тому же никто не собирался к ней присоединяться.
Наконец, старуха закончила разговор, положила трубку на рычаг и уставилась на Габи невидящими глазами.
«Вас зовут Маргарита?» — неожиданно для себя спросила Габи, сама не зная, зачем.
Услыхав дурацкий вопрос Габи, старуха резко побледнела и, прислонясь к стене спиной, не сказала, а выдохнула:
« Идите спать, я не понимаю по английски!»
И тут в Габи вселился злой черный бес — вместо того, чтобы уйти и оставить старуху наедине с ее грехами, она сделала два шага вперед и уперлась глазами прямо той в глаза:
«А по-русски ты понимаешь, Маргарита? — И перешла на иврит, — Или лучше поговорить на идиш? Как у тебя с идишем?»
Старуха часто задышала и начала медленно оседать, но Габи твердой рукой удержала ее свободное сползание на пол, употребив при этом все свои познания в польском языке:
«Да нет, лучше всего, пани, конечно, знает польский! Ведь правда, матка боска ченстоховска?»
Неизвестно, сколько времени продолжала бы она эту игру в кошки-мышки, если бы входная дверь внезапно не распахнулась, впуская в прихожую крупногабаритную тройку — мужчину, женщину и немецкую овчарку Все трое выглядели такими большими и агрессивными, что черный бес стыдливо покинул Габи и выскользнул на улицу сквозь полуоткрытую дверную щель, пока последний из вошедших закрывал ее за собой.
Мужчина атлетическим движением придвинул тяжелое кресло и опустился в него, притянув к себе овчарку.
«Петра, забери маму отсюда, отведи наверх и позаботься, чтобы она легла в постель. А мы с Фрицци останемся здесь, будем следить, чтобы все было спокойно».
При этих словах оба — овчарка и ее хозяин — уставились на Габи, словно недоумевая, зачем она здесь. От их совместного взгляда Габи подняло в воздух и бросило за угол, на закрытую дверь, которая отворилась на долю мгновения и тут же плотно закрылась, втолкнув Габи внутрь комнаты. Раздевшись, Габи дрожащими руками вытащила ночную сорочку из чемодана, поспешно влезла в нее, накинула на плечи халат и задумалась, выходить в уборную или нет. С одной стороны, выйти было совершенно необходимо, с другой — совершенно невозможно. Потоптавшись на пороге, она заметила, что Дунский спит безмятежным сном младенца, и решилась — подставила к раковине стул и нахально обошлась без опасного выхода в туалет. Зато и зубы чистить тоже не стала, — неясно, кому назло.
Наутро они, не сговариваясь, вышли к завтраку одновременно с Давидкой, который как раз садился за накрытый на четверых столик. Он был один, без Номи.
«Они нас не отравят?» — спросила Габи, как бы в шутку, за которой пряталась доля правды.
Давидка пожал плечами:
«А черт их знает, но вряд ли. Маргарита сверху не спустилась».
И впрямь, старухи не было видно, завтрак им подавала Петра, такая же высокая и прямая, как хозяйка виллы, но не такая красивая — для этого она не успела еще достаточно состариться. Ее муж так же, как вчера, неподвижно сидел в кресле, овчарка лежала у его ног — можно было подумать, что они всю ночь не двигались с места.
«Номи категорически отказывается есть в этом доме», — объяснил Давидка, — она требует немедленно покинуть пределы этой страны».
«Но ведь у нас заплачено еще за две ночи!» — ужаснулась Габи.
«Вот увидишь, это уладится» — миролюбиво утешил ее Давидка.
И как в воду глядел — сразу после завтрака Петра принесла им маленький подносик с книжкой квитанций, в которую была вложена стопка немецких марок.
«Фрау Ваймер заболела и мы вынуждены отвезти ее в больницу, — сухо сообщила она на вполне приличном английском. — Я приношу извинения от ее имени и возвращаю вам деньги за две оставшихся ночи. Вот квитанция».
«Что знает — возвращаете деньги? — взвился Дунский, получив, наконец, возможность выразить себя на доступном ему языке. — Наши комнаты были заказаны заранее, и я не собираюсь колесить по городу в поисках другого места!».
В голосе его зазвенели высокие ноты, в ответ на которые большой пес вскочил на ноги и глухо зарычал. Давидка тоже вскочил на ноги:
«Немедленно уберите собаку!»
И тут за спиной Габи прозвучал голос Номи:
«Хватит, Давид! Пора уходить отсюда!»
Габи обернулась — Номи, в пальто, с сумкой через плечо, уже выкатила в коридор свой чемодан на колесиках:
«Вы как хотите, а я ухожу!»
«Мы еще не собрались», — беспомощно пролепетала Габи, но Номи решительно двинулась к выходу
«Мы подождем вас на улице».
«И оставите нас наедине с этой собакой?» — опять спросила Габи как бы в шутку, за которой пряталась доля правды. Однако Номи шутки не заметила: «Ты права, мы подождем вас тут. Собирайтесь скорей». Наконец, они неровным строем спустились по полукруглым мраморным ступеням и двинулись в сторону стоянки — мужчины катили чемоданы, Габи вела под руку Номи, которую била нервная дрожь.
«Мужчины, — воскликнула Габи, — зачем нас с Номи тащить внутрь стоянки? Мы лучше посидим с ней там, на барьерчике, и полюбуемся на игры счастливых купальщиков».
И повела Номи на противоположную сторону улицы к каменному парапету, окаймлявшему лужайку
