стал очень красивым.
— Может, вместо разговора о том, что было вчера, мы побеседуем о том, что произошло сегодня? — спросила она.
— Зачем?
— Сегодня — первый день вашей жизни после того, как вы застрелили человека. Конечно, это заслуживает внимания. Вы спали?
— Немного.
— Ели?
Он задумался, а потом ответил, искренне удивившись:
— Нет, по-моему, не ел. Я проснулся и отправился за кофе, а потом увидел «Бостон геральд» и… В результате так никуда и не дошел.
— Вы взяли газету?
— Да.
— Прочитали статью?
— Немного.
— И что вы думаете?
— Массачусетсские полицейские не убивают мирных жителей — судейских сыновей или кого-то еще.
— Значит, это вымысел?
— Судя по тем трем абзацам, что я прочел, — да.
— А больше вы не читали? Я думаю, вас бы это заинтересовало.
— Мне не нужен отчет репортера, чтобы узнать о случившемся. Я, можно сказать, сидел в партере.
— А чтобы узнать о жертве? О Джимми Гэньоне?
Бобби выпрямился. Элизабет застала его врасплох, и ему понадобилось некоторое время, пока он понял, куда она клонит.
— Информация — это роскошь, которой не располагают боевые единицы, — наконец сказал он. — Когда вчера вечером я нажал на спусковой крючок, мне было плевать, как зовут этого мужчину, кто его отец и какова история их рода. Я понятия не имел, бил ли он свою собаку и жертвовал ли деньги на сиротский приют. Я видел, как он целился в женщину из пистолета, в любую минуту готовясь выстрелить. Мои действия неизбежно вытекали из его поступков. А если больше ничего не имело значения, то зачем мне теперь мучиться по этому поводу?
Элизабет улыбнулась. Ей нравился Бобби Додж. Она уже давно не встречала людей, настолько склонных к рационализации и отрицанию, но она определенно симпатизировала ему.
— Вы сегодня занимались спортом?
— Нет. Хотел отправиться на пробежку, но если учесть, что мое фото повсюду…
— Я вас понимаю. В таком случае вот задание на выходные. Вам нужно позаботиться о себе с физической точки зрения, а потом стоит подумать об эмоциональной сфере. Есть какое-нибудь место, куда вы могли бы отправиться, чтобы укрыться и отдохнуть, — например, к отцу или к брату?
— Я поеду к своей девушке.
— А она не против?
— Не знаю. В общем, мы еще не обсуждали это как следует.
— Учитывая случившееся, вам наверняка потребуется хорошая поддержка, поэтому на вашем месте я бы с ней поговорила. — Элизабет склонилась к нему. — Вчерашнее происшествие — это очень серьезно, Бобби. Для преодоления последствий вам потребуется гораздо больше времени, чем двадцать четыре часа, так что давайте по порядку. Ешьте три раза в день и старайтесь высыпаться. Если почувствуете напряжение или беспокойство, займитесь спортом — спустите пар, но не утомляйтесь. Без крайностей. Это большая разница — пробежать пять миль, чтобы расслабиться, или пятьдесят, чтобы забыться. Вы ведь не хотите пересечь этот рубеж?
— Обещаю не пробегать более сорока пяти миль, — сказал он.
— Тогда все в порядке. Приятных вам выходных.
— И все? Есть, спать, заниматься спортом — и я исцелюсь? На следующей неделе мне можно приступить к работе?
— Ешьте, спите, занимайтесь спортом, а потом мы побеседуем, — мягко поправила она. — Но не сегодня, уже слишком поздно. Вероятно, скоро вы поймете, что именно творится у вас в голове. Я дам вам свой телефон. Позвоните, если вдруг захотите поговорить, а если нет, то увидимся в понедельник в три часа — идет?
Он пожал плечами:
— Мне не позволяют выходить на работу, так что, полагаю, день у меня свободен.
— Отлично. — Элизабет встала. Бобби тоже. Но он не направился прямо к двери, а замешкался, как будто растерявшись.
— Иногда, — отрывисто сказал он, — когда я думаю о том случае, я по-настоящему злюсь. Не на себя, а на того парня. Он угрожал жене и ребенку и вынудил меня стрелять. В этом есть что-то странное… Убить человека — и ненавидеть его за это?
— Я бы сказала, эта реакция подходит под определение «нормальная».
Он кивнул, но выглядел по-прежнему обеспокоенным.
— Можно еще кое-что узнать? Задать типичный психологический вопрос?
— Конечно. Буду рада его обсудить.
— Нас часто вызывают по всяким семейным неурядицам. Три-четыре раза в неделю я стою в чьем- нибудь дворе и слушаю, как жена орет на мужа или муж на жену. Одно меня всегда поражает — всё неизменно возвращается на круги своя. Не важно, насколько сильной была ссора, — люди по-прежнему остаются вместе. А если ты слегка помнешь грубияна, заталкивая его в машину, то в девяти случаях из десяти женщина — та самая, которая звонила в полицию и у которой еще не сошли следы от его кулаков, — набрасывается на тебя, обвиняя в том, что ты бьешь ее мужа.
— Жестокое обращение в семье — сложная вещь, — согласилась она. «Интересно, к чему он клонит?»
— Но странно, если женщина благодарит тебя за убийство ее мужа?
Элизабет задумалась.
— Такую реакцию трудно назвать обычной, — медленно сказала она.
— Именно так я и подумал.
— Но это вовсе не обязательно что-то означает.
— Это что-то значит, док, иначе бы она промолчала.
— Бобби, вы говорите о Кэтрин Гэньон? Вы с ней знакомы?
— Нет, док. Честное слово, мы с ней ни разу в жизни не виделись.
Бобби уже стоял в прихожей, надевая свое тяжелое шерстяное пальто и завязывая шарф. Элизабет находилась рядом, ее мозг работал на полную катушку, но оказался бессилен пробить его защиту.
— Увидимся в понедельник, в три. Ей-богу, это вроде свидания.
Бобби округлил глаза, сделал прощальный жест и направился к двери. Она смотрела на спускавшегося по Бойлстон-стрит человека — плечи согнуты, руки засунуты глубоко в карманы пальто.
Доктор Элизабет Лейн стояла у окна еще долго после того, как он скрылся из виду. Потом она вздохнула.
Ужасно, но ей придется это сделать.
Элизабет взяла трубку.
— Здравствуйте. — Пауза. — Прошу прощения. Мои соболезнования. Я понимаю, это очень неудобно. — Снова пауза. — Я еще раз прошу прощения за столь поздний звонок, сэр, но нам нужно поговорить.
