Подошел, хромая, Петя Кишеня со стаканом сока.
— О, Карл, — удивился он, — сколько лет, сколько зим!
— Сколько Лен, сколько Зин, — озираясь, ответил Карл. — Здоров, Петя.
Карл боялся беспомощных — детей и убогих — и, боясь, плохо к ним относился. Инстинктивное сострадание, не подпитанное необходимостью или возможностью помочь, перекисало в неприязнь.
Не только хромота, но все в Кишене взывало к милосердию — деревенское лицо с серой кожей, трудная и темная биография, даже белорусский акцент. Когда они познакомились, Петю захлестывало:
— Так вы тот самый Карл! Знаете, я спал на вашей раскладушке в доме Маши Парусенко, я читал ваши стихи!
— Где ты живешь сейчас, Петя? — снисходительно спросил Карл.
Петя изумленно вытаращил на него глаза.
— Ничего, ничего, — подоспел Алеша, — Карл у нас человек отмороженный.
И тут же, при Кишене, объяснил, что тот уже два года как женат на дочери Члена Политбюро, живет на Котельнической набережной и кушает бутерброды с красной икрой.
— А может, с черной, Петя?
— И с черной, — кивнул Кишеня.
— Кстати, Петюнь, — вспомнил Алеша, — ты же редактируешь украинскую поэзию, отчего бы тебе Карлику не подкинуть. Ему и подстрочники не нужны. Ведь он Антонича переводил — Витковский позавидовал, а Грушко, так тот и вовсе по плечу похлопал.
— Кончай, Алеша, — сказал Карл.
— Нет, серьезно, — продолжал Алеша, — неужто ничего нет?
— Как не быть — важно сказал Кишеня, — давно бы обратился. Есть у меня полкниги, строк девятьсот, только срочно.
— Срочно, Петя, еще лучше, — обрадовался Карл.
— Запиши мой служебный. Петр Авдеевич меня зовут.
— Ну и ладно, — сказал Алеша и обернулся к Карлу, — так что ты там говорил про какие-то бабки?
Карл глянул — у буфета никого не было. Он принес три по сто пятьдесят.
Алеша был нарасхват. Он мелькал то за одним столиком, то за другим, ему читали, его ласково за что-то отчитывали. Кишеня поплыл на глазах.
— Вот ты, Карл, неумный человек. Отчего бы тебе меня не разыскать самому. Я многое могу. А ты вместо этого, помнишь, в прошлом году, со мной даже не поздоровался. А я что, я человек великодушный, только приди — дам.
— Петя, — в восторге проникновенно сказал Карл, — а пошел бы ты в жопу!
Кишеня со скрежетом отодвинул стул. Вернулся Алеша.
— Ты что, скучаешь? А где Петя?
— Та я его послал.
— Ну и правильно. На мороз… О-о, кого я вижу! Ян Яныч!
С Яном Яновичем Карл был знаком давно, но виделся редко. Это был загадочный человек, чуть ли не круглый год жил он где-то в дебрях Карелии, писал стихи и ловил рыбу. Ян Яныч был с юной девушкой.
— Здравствуй, Алеша, — сказал он. — Добрый вечер, — кивнул он Карлу, видимо, не узнав. — Это дочь моя, Анюта. Мы поужинали по поводу выхода грузинской книжки.
У Анюты было веселое личико с любопытными глазами, длинная шея, она была похожа на молодого Пушкина, написанного Вермеером.
— Что ж ты не в Карелии? — спросил Алеша, — вроде бы давно уж сезон.
— Да все из-за этой книжки, — с досадой ответил Ян Яныч. — На днях и поедем.
— Стихи пишешь?
— Да где там… Никаких впечатлений… Что я вижу, кроме лягушки… И леща, — добавил он с удовольствием.
— Садитесь.
— Нет, нет. Мы пойдем. Вы уж за нас…
Он достал двадцать пять рублей и сунул Алеше в нагрудный карман.
— Пока.
Потемнело от шума и дыма. Перед Карлом качалось лицо с усами. Покачавшись, лицо сказало:
— Я вас знаю, вы Пуцыло!
— Сам ты пуцыло, — отмахнулся Карл. Пошарив, он достал карандаш и нацарапал на салфетке: «Не забыть написать про Пуцыло». Поискал глазами Алешу и нашел его рядом с собой. Алеша был бледен, чуб его упал на глаза.
— Пойдем, Алеша, — поднялся Карл.
— Ты думаешь? — ехидно спросил Алеша. — Впрочем, пр-р-р, на мороз!
Бежевое пустое пятнышко на стене, исписанной цитатами, понравилось Карлу. Он подошел, уперся рукой в стену, нависая над сидящими, достал карандаш и написал: «Мир хищникам, война творцам. Ушат Помоев».
— Извините, — сказал он, оттолкнувшись от стены, — но «Ушат Помоев» — это не я придумал. Это Танечка!
Карла разбудил крик, протяжный, длиной в два-три квартала, то ли окликали, то ли звали на помощь. Голова болела, мерцали в комнате какие-то предметы. Ну да, книжные полки, справа стол, — так я у Алеши. Светало. Карл поднял циферблат к глазам — начало шестого, нужно еще поспать. Интересно, потерял ли я деньги или пропил? Потом, потом. Нет, так не уснуть. Карл приподнялся, увидел на полу одежду. Так, штаны. А вот пиджак. Пошарил во внутреннем кармане — бумажник на месте. Вынул, вгляделся — пачка денег, довольно толстая. Ну и ладно. Карл откинулся на твердую подушку. Теперь можно и поспать. Голова болела и не спалось. Слава Богу, никто не волнуется. Когда в Чупеево? Уже завтра.
Предметы обозначились резче. Как там у раннего Алеши:
Свет какой серый. Неужели будет пасмурно сегодня? Проступает серый свет… Проступает серый свет…
Кто-то загремел на кухне. Полилась с напором вода. Громко и высоко заныл набираемый чайник, потом успокоился, заворковал. Совсем рассвело, вошел мрачный Алеша.
— Живой?
— А как же мы добрались?
— Как-как, а пес его знает, на автопилоте. Ну, вставай кофе пить, мне на работу.
Кофе оказался очень крепким и очень сладким.
— Как ты с похмелки можешь пить такую гадость!
— Что делать, потерплю до буфета, а там пивка выпью.
— М-м-м, — сказал Карл, одевшись. — Пошли, что ли.
— Я на Библиотеку Ленина, — сказал Алеша, — а ты?
— Мне лучше на Смоленскую. — Хотелось расстаться скорее и молчать.
— Ну, тогда пока. Не пропадай. Танюшке привет.
В метро Карл не удержался, достал бумажник и пересчитал деньги. Потрачено было восемнадцать рублей. «Черт побери, как бы я ни зарывался, а ведет меня кто-то по струночке, на коротком поводке. Ну что за судьба — никакого полета. А какой тебе полет нужен? Валяться с подбитым глазом? Пиши — и будет тебе полет…»
