Приехав домой, Карл увидел Магроли. Он стоял в кухне, босой, в розовой семейной майке, и варил, склонившись, яйцо.
Вздрогнув, Ефим Яковлевич повернул к Карлу лицо без очков с голыми, беззащитными глазами.
— Ты меня напугал. Где ты был?
— Ты почему здесь? — спросил Карл.
— Да вот, решил отлежаться. Позвонил на работу и лежал целый день. Тебя, идиёта, ждал. Беспокоился. А сейчас думаю — идти или не идти.
— Так ведь выгонят!
— Не, я еще позвоню. Они меня любят. Попрошу два дня за свой счет. У тебя есть чернослив? — напирал Магроли, — я могу сделать кисло-сладкое мясо.
— Делай, что хочешь, а я посплю.
— Тебе опохмелиться надо, так до одиннадцати еще два часа.
— Перебьюсь. Не опохмеляюсь и тебе не советую. Надо просто поспать. Часа три меня не трогай. Ладно?
Карл кинулся на постель — как все-таки дома хорошо. Минут через пятнадцать встал, открыл толстую свою тетрадь и записал:
Ну так хорошо, — подумал он с Изиной интонацией и лег. — Все-таки в похмелье что-то есть, — улыбнулся он, засыпая.
В первом часу Карл легко открыл глаза. Пелена спала, голова была ясная, тихо и ясно было на душе. В раскрытом окне осторожно поворачивались листья березы, будто кто-то бережно и задумчиво их рассматривал. Протрещал мотоцикл и затих.
«Что-то хорошее произошло, — вспоминал Карл. — А, ну да, стишок. Сейчас проверим». Он прикрыл глаза и легко прочитал без запинки все стихотворение. Значит, получилось.
Может, поехать послезавтра? Но это суббота, народу в электричке — не продохнешь, а стоять два часа стиснутым…
Нет, значит надо вставать, проверить рюкзак и идти в Универсам. Список сначала составить.
Слабое шевеление донеслось из кухни, Карл встал, сунул ноги в босоножки. Магроли сидел в углу за чистым пустым столом, опустив голову. Перед ним стояла большая черная бутылка, «бомба», ноль восемь, с красной этикеткой. Вермут, да еще советский.
— Сдурел? — поинтересовался Карл.
— Угу, — безрадостно признался Магроли, — ничего хорошего.
— Ты дывы, яка падла, — Карл наполнил чайник, включил плиту, — ну как можно жить, если плита называется «Лысьва»! Так ничего, говоришь, хорошего?
— Меня не любит «Искусство кино»! — опрокинул стакан Ефим Яковлевич, — и не печатает.
— Вот гадина, кому ты это говоришь! — У Карла даже дыхание перехватило. — Без году неделя в Москве, кугутская твоя морда, лимита поганая.
Магроли несколько оживился, поднял голову.
— Не говоря уже о том, что разделенная любовь… Ну ладно, какие планы? — он взял второй стакан, — нешто разделить с тобой эту участь, тем более, что тебе много. Заведешься еще.
— Не, не заведусь. Я сейчас, дядьку, к Женьке Волынкину поеду. Отлеживаться.
— А здесь ты что делал? Слушай, Фима, — придумал Карл, — поживи-ка здесь две недели. Только когда я приеду, — выметайся. Ты мне здесь не нужен со своей кисло-сладкой рожей.
— Я понимаю, — поежился Ефим, — только я поеду к Женьке Волынкину. Мне жилетка нужна, плакаться.
— Унитаз тебе нужен, — разозлился Карл, — ты же не плачешься, ты испражняешься, и все в друзей. Вот я напишу сценарий, там у меня будет спаренный герой: один — гудящий, поющий, сумасшедший, очаровательный Магроли, и параллельно с ним — унылый, плаксивый и нервный жидяра с каплей на носу, назову его, скажем, Женькой Марголиком. Похожи, как близнецы братья, и появляются поочередно.
— Нет, — сбросил локтем пепельницу Ефим, — появляются вместе, только вместе! У-у-у, — загудел он, — с таким альтер эго я бы чувствовал себя Карлом, если не Первым, то, по крайней мере, Пятым!
— Ну, уже лучше, — удостоверился Карл, — ладно, тогда я займусь уборкой, пол протру, особенно по углам, и, кстати, унитаз надо помыть. Унитаз, Магроли, — это лицо хозяина! Впрочем, ты это знаешь. А потом я пойду за покупками, и, может быть, принесу еще вина.
В прихожей застучало, щелкнул замок.
— Что ж ты дверь не закрыл, — с досадой сказал Карл, — кто там еще?
На пороге кухни появился Володя Репченко.
— Что ж вы дверь не запираете, — поздоровался он, обтер усы, взял Карла за бока и троекратно поцеловал. — Здоров, Фимуля, — кивнул он Магроли.
— Гадость пьете? — искоса глянул Репченко на бутылку.
— Садись.
— Нет, мужики, я по делу. У меня дед помер, я рассказывал, генерал-полковник. Так сейчас машина придет с наследством. Он пол-Европы ограбил, а ты теперь разгружай. Так что подсобить надо. А потом уже, как водится, в свободной обстановке…
— Мне ж за покупками для деревни, — взмолился Карл.
— Посидим, и сходишь, какие дела.
— Ладно, — вздохнул Карл, — только этого козла не возьмем. Все равно от него молока… — Отлежись, Фимочка, я скоро, часа через два.
— Пошли, пошли, — торопил Репченко.
— Слушай, Карла, — сказал он, когда они вышли во двор. — Ты мне печать нарисуешь? В трудовой книжке.
— В трудовой боязно, Вовка, — вздохнул Карл.
— Что ж я тебя заложу, что ли? — возмутился Вовка.
— Да дело не в этом. А вдруг не получится, книжку испорчу. Это ж не справка. Я не профессионал все-таки.
— Не испортишь, ты талантливый, — заверил Репченко. — Меня, понимаешь, знакомая тетка из управления торопит, — давай, Володя, освободилось место заведующего мясным отделом. Кто-то подсел.
— А ты подсесть не боишься?
— А что ты предлагаешь, на завод идти? Железки точить? Что я, декабрист? А у меня в книжке
