Ты знаешь, кстати, что его пристрелили?
Вика слегка побледнела. Я поднялся со стула, приблизился к ней и продолжил:
– Надеюсь, помнишь Ивана? Ведь это он нас познакомил. А вчера я видел его в гараже на чёртовой даче. Скрюченный, и за рулём. А в голове дырка. Твой папочка не прочь наградить меня такой же. Но может не сейчас. А?
Она отвела взор, губы дрогнули, но она промолчала. Я сжал её руку, чтобы она опять взглянула на меня. Она проглотила комок и сдавленным голосом спросила:
– Почему ты на меня так смотришь?
– Ты ведь знала, что его убрали. Потому вчера и приехала ко мне. Угадай, что я обнаружил утром на подоконнике своей детской?
– Что? – вымолвила она.
– Те же следы кроссовок, какие были у гаража Ивана. Меня навещал убийца. Ты знала и об этом. Поэтому осматривала все комнаты. Тебя что, приглашают на тайные совещания? Или… – я сделал паузу, – или это задание?
– Какое ещё задание? – еле слышно прошептала Вика.
– Ты меня спрашиваешь?
– Да, – не ответила, а выдохнула она.
– Все эти заигрывания со мной, свидания лишь часть игры. Как и нападение у дороги. Тебе поручили выяснить, что за сведения я получил в банке и где опасные для неких чиновников материалы Ивана. Мелкая дрожь пробежала по всему её телу.
– Почему? Почему ты так думаешь? – спросила она.
– Докажи, что не так?
Она будто не слышала, что я сказал.
– Ты и вправду так думаешь?
Я ответил не сразу.
– Нет. Так не думаю. Просто показал, как мог бы думать. Но я тебе верю.
Она глубоко вздохнула и с явным облегчением откинула со лба непослушные волосы. Отпустив её, я вновь взял со стола, поднял бутылку с водкой.
– Налей и мне, – попросила Вика, видимо, надеясь скорее прийти в себя.
Я нашёл в настенной полке рюмку, наполнил на половину и протянул девушке. Она словно не заметила, что сигарета погасла, взяла рюмку и бросила на меня какой-то несчастный усталый взгляд. Тёмные, с синеватым отливом глаза были влажными.
– Зачем ты так со мной говорил? – произнесла она вопрос, который её как будто действительно волновал в то мгновение.
– Затем, что мне надоели тени твоих мужей и сердечного дружка. Не желаю, чтобы они болтались между нами, унижали меня.
Она показала рукой с сигаретой на плиту.
– Твои голубцы сгорят.
– Хрен с ними.
Однако я тряпкой подхватил сковородку, перенёс на подставку на столе.
– Мне захотелось есть, – объявила Вика и отпила из рюмки. – Где ж вилки? Ты за мной поухаживаешь? – Она по-кошачьи уютно уселась за стол и подперла ладонями подбородок, наблюдая за моими перемещениями и действиями. Лихорадочный румянец согнал с лица остатки бледности, и в глубине зрачков заплясали бесенята, такие же, как у младшей сестры.
– По-моему, последнее время я лишь тем и занят, что ухаживаю за тобой. – Я потянулся к посуде в сушке над раковиной. – Тебе тарелку?
Она живо повертела головой.
– Нет. Хочу с тобой из сковородки. Ты же так привык?
– Тебя это не шокирует?
– Нет. Начинает нравится.
Я выложил перед ней вилку и опустился на стул напротив. Голубцы ещё пыхтели, выдыхали пар, как бегуны после дальней пробежки. Она подняла рюмку, чтобы чокнулся с ней, но я знаком руки показал, больше не буду. Поглядывая на меня, она медленно выпила всё до дна.
– Смотри, – предупредил я, ковыряя вилкой голубец. – Потом скажешь, мол, споил и воспользовался.
– У тебя одно на уме. Скажи, в моём присутствии ты способен думать о чём-то другом?
– Не воображай. У меня такое ощущение, будто знаю тебя целую вечность и уже пережил все желания. Хочу спать и усну, даже если начнёшь отплясывать канкан или танец живота в чём мать родила.
Она тихонько рассмеялась, уверенная в своей власти.
– Так-таки устал? И совсем-совсем ничего не хочешь?
– Ешь, – я ткнул вилкой в сковородку. – Уже остыло. Не могу понять, чего тебе от меня нужно?
– Может, ты мне нравишься, – она игриво растягивала слова, – очень нравишься.
Я в свою очередь тоже вздохнул.
– Понятно. Кого люблю – того и бью.
Она нежно погладила меня по щеке. Наверное, так гладят любимого кота.
– Ну почему ты такой несчастный? Хочешь, поцелую?
– Оставь. – Я отстранился. – Целуй мужей и хахаля. А меня подушка поцелует.
– Дурак! – Она поднялась. – Хочу спать.
Проснулся я со щемящим чувством одиночества; во сне бродил по луне, не встречая следов человечества. Спросонья ощупал постель, – не считая меня, она была пуста. Это обстоятельство заставило проснуться окончательно.
Широкая железная кровать с мягким матрацем стояла у крутого ската мансарды, освещённая лишь слабым светом от окна и приоткрытой дверцы на балкон. Моя одежда была развешена на спинках стульев, но так, как я никогда не делал, раздеваясь в темноте. Нигде не осталось и намёка на присутствие женщины, хотя я точно помнил, что Вика разложила на столе всё, без чего могла обойтись в постели. Снизу не доносилось ни звука, и мне стало совсем одиноко.
Почему она сбежала, не попрощавшись? Обидеть я её не мог. Точно помнил, что не приставал. Даже когда она устроилась за моей спиной и подёргала за мочку уха, я никак не откликнулся на заигрывания. Правда, с первыми признаками рассвета я проснулся и обнаружил, что она лежит на спине с раскрытыми глазами, дрожит, вся похолодела. Она страстно отозвалась на мои поцелуи и ласки, но этим всё и закончилось, потом я опять заснул.
Я приподнялся на локте. Заметил на столе белый листок, а рядом карандаш. Выбрался из-под одеяла, босиком прошёл по холодному полу, схватил листок и вернулся в постель. Почерк был ровный, с завитушками.
«Опять ты расстроился. Я проревела возле тебя до рассвета, было обидно, что ты не понимаешь меня. Почему ты не хочешь меня принять такой, какя я есть? Не торопи меня. Дай мне разобраться в себе. Всё происходит так быстро, а я не могу броситься в твои объятья «очертя голову», как ты, наверное, выразился бы. Считай меня фригидной стервой, как ты заявил вчера, хотя это и неправда. Что-то случилось со мной. Я впервые за два года вспоминала того, кого сильно любила, и осталась равнодушной.
