больше.
Худой мужчина в сером пальто сидел напротив нее. Сухое, тонкогубое лицо, изборожденное морщинами. Редкие темно-русые волосы, небрежно зачесанные набок, серые спокойные глаза. Абсолютно заурядная внешность, ничего экстравагантного или выдающегося. Взгляд его был слегка затуманен психолептиками, но держался мужчина спокойно и независимо.
– Меня зовут Мария Александровна Любимова, – представилась Маша. – Могу я узнать ваше имя?
– Любимова… – произнес он обычным баритоном. – Была такая знатная купеческая фамилия в девятнадцатом веке. Кажется, выходцы из Перми. Вы не из тех Любимовых?
– Нет, – ответила Маша. – Мои предки были священниками. Вы не назвали своего имени.
– Имя? – Он едва заметно усмехнулся. – Вряд ли оно вам понадобится. Я и сам давно перестал в нем нуждаться.
– Что же, если вы забыли, я вам подскажу. Ваша фамилия Живаго. Все верно?
В его глазах промелькнуло удивление.
– Вот уж не думал, что наши доблестные органы работают так оперативно!
– Мы оперативники, поэтому и работаем оперативно. Как видите, я знаю, кто вы, но вы должны представиться сами. Это обычная формальность. Итак?
– Живаго. Михаил Борисович.
– Михаил Борисович, я должна вас предупредить, что наш разговор будет записываться на видеокамеру.
Живаго взглянул на огромное зеркало, занимающее собой полстены, улыбнулся и сказал:
– Я думаю, за этим стеклом стоит целый взвод видеокамер.
– Я вас известила о съемке, и это была вторая формальность.
Маша не стала разочаровывать экстрасенса, хотя он и ошибся. Это только в кино на стену вешают огромное зеркало, за которым прячутся наблюдатели. В действительности же зеркало в комнате для допросов вешают по другой причине: человек, видящий свое отражение, меньше склонен врать.
– Есть еще одна формальность, о которой вы должны знать, – продолжила Маша. – Вы имеете право отказаться от беседы и потребовать присутствия вашего адвоката.
– Адвокат мне не нужен, – сказал Живаго.
Маша кивнула и сказала:
– Это ваше право. Для начала позвольте мне выразить вам свое сочувствие. Я знаю, через что вам пришлось пройти.
Живаго прищурил морщинистые веки:
– Вряд ли.
– И все же это так.
Маша понятия не имела, о чем говорит, но, начав блефовать, была полна решимости идти до конца. Этому ее научил когда-то Глеб.
– То, что вы пережили, способно сломать самого сильного и волевого человека.
Живаго облизнул сухие губы, улыбнулся и сказал:
– В вашем исполнении это звучит не очень-то пугающе.
– Возможно. Тогда попробуйте рассказать обо всем сами. Так, как вы считаете нужным.
Живаго помолчал, исподлобья поглядывая на Машу.
– Что же, – сказал он после паузы, – пожалуй, скрывать от вас что-либо не имеет смысла. Раз уж вы так хорошо информированы.
– Нам нужны детали, – продолжила блефовать Маша. – И в этом мы можем рассчитывать только на вас.
– Хорошо. С чего мне начать?
– С самого начала. Расскажите о себе и о вашем брате Егоре. Я думаю, это очень важно.
Маша балансировала на грани фола, но ничем себя не выдала. Однажды Глеб сказал, что из нее бы получился хороший профессиональный игрок в покер, поскольку она прекрасно умеет держать «poker face»[9], или, по меткому выражению Стаса Данилова, – «делать морду кирпичом».
Вот и сейчас Маша смотрела на Михаила Живаго спокойно, чуть лениво, словно наперед знала все, что он намерен сказать, но вынуждена была вести допрос ради простой формальности.
– Это началось давно… – начал Живаго таким же спокойным, протокольным голосом. – Еще когда мы были детьми. Егор ловил и убивал собак. Он получал от этого удовольствие, утверждая, что освобождает мир от этих «грязных, вонючих тварей». Думаю, ненависть к собакам передалась ему от нашей матери. Мама была кошатница, и однажды у нее на глазах соседский пес растерзал ее любимую кошку.
…Я был ребенком, но уже тогда понимал, что мой брат болен. Однажды я застал Егора за убийством собаки. Он связал ей лапы проволокой, а потом убил, воткнув в глаз кусок льда. Я понял, что Егора пора остановить, и пообещал, что расскажу все взрослым. Он набросился на меня, мы стали бороться. Дело было зимой, возле реки. Лед оказался слишком тонким, и мы провалились в воду…
Живаго перевел дух и продолжил – все теми же короткими, почти формальными фразами:
– Егор не умел плавать и быстро пошел ко дну. Когда я выволок брата из полыньи, его сердце уже не билось, но я сделал ему искусственное дыхание, а потом позвал на помощь взрослых. Егор не умер, но впал в кому и не приходил в себя девять дней.
На этом месте голос Михаила Живаго дрогнул. Он поднял руку и рассеянно коснулся пальцами лба, словно хотел отереть пот.
– Можно… – Голос Живаго сорвался и тогда он повторил: – Можно мне воды?
– Да, конечно.
Маша посмотрела в строну видеокамеры, вмонтированной в стенную панель, и громко сказала:
– Принесите ему воды! – Затем снова взглянула на Живаго. – Сейчас принесут. А вы продолжайте, пожалуйста.
– Хорошо. – Михаил Живаго вздохнул и проговорил изменившимся, надломленным голосом: – Когда Егор очнулся, он стал другим. Тихим, присмиревшим… В нем словно бы что-то надломилось. Он сказал, что ничего не помнит – ни о собаке, ни о нашей с ним схватке.
– Совсем ничего? – уточнила Маша.
– Совсем ничего, – ответил Живаго. – Егор выглядел очень несчастным. И тогда я поклялся присматривать за ним. Заботиться, защищать… А если он решит взяться за старое – остановить!
Открылась дверь, и в комнату для допросов вошел Стас Данилов. В руках он держал бутылку с минеральной водой и три пластиковых стаканчика. Остановившись перед столом, Стас свинтил с бутылки крышку, наполнил один стакан водой и поставил его перед Живаго.
Тот кивнул Стасу в знак благодарности, взял стакан и с жадностью выпил всю воду. Потом вытер тонкие губы худой, морщинистой рукой и посмотрел на Машу слегка приободрившимся взглядом.
– В семьдесят пятом году я поступил в медицинский институт. Потом закончил его, стал работать врачом-терапевтом. Но Егора из виду никогда не терял. Однажды, когда он переехал в Подольск, я даже сменил клинику, лишь бы быть поближе к нему. Я прожил там целых два года, пока Егор снова не перебрался в Москву. – Живаго невесело улыбнулся. – Чуть было даже не женился, но из-за Егора планы пришлось изменить.
– А что же Егор? Он не возражал?
Живаго покачал головой:
– Нет. Я уже говорил, что после того купания в проруби в нем что-то сломалось. Я посоветовал брату пойти учиться на инженера, и он поступил в политех. Однако после окончания института работать по специальности не стал, а устроился слесарем на завод «Серп и молот». В восемьдесят восьмом году Егор проговорился, что проходит отбор для участия в секретном правительственном эксперименте. Он тогда был слесарем-ремонтником седьмого разряда, разбирался в любой технике, как бог. Я стал наводить справки, подключил свои связи и тоже сумел записаться в ПГ.
– В ПГ? – приподнял брови Стас, который успел усесться на стул и теперь внимательно слушал исповедь Живаго.
– В предварительную группу, – пояснил тот. – Потом мы оба прошли отбор. Сам не знаю, как так вышло.
