приезжих, вроде Рикки Блю.
Эта женщина беспокоила его, она слишком упрямо лезла в его собственное дело. За ней нужно следить. Он чертовски упорно трудился, делал много того, от чего не получал никакого удовольствия, и потому не мог позволить теперь все разрушить. Он почесал свою косматую голову. Ей следует отдать должное – у нее хватило мужества вернуться в Сент-Джоун после стольких лет, и, насколько он мог судить о людях, она не была тем, кто пасует перед трудностями. Она не уедет отсюда, пока кто- нибудь не спустит на нее собак.
Джуниор запер двери, засунул руки глубоко в карманы и стал насвистывать. Не какую-то особенную мелодию, а одну из тех, что подходила к тем мыслям, которые крутились у него в голове:
– Ты дьявольски страшная женщина, Рикки Блю, но я тот мужчина, у которого есть на тебя управа.
– Она спит? – спросила Пэмела Сью мужа, прежде чем улечься спать.
– Мама? Да, как колода.
Застегивая лиф фланелевой ночной рубашки, она присела на край кровати.
– Хорошо, потому что мне нужно поговорить с тобой, и я не хочу, чтобы она слышала.
– Зачем ей слушать? – спросил Эрон, снимая боксерские трусы и надевая пижамные брюки.
Пэм повела глазами.
– Затем же, зачем она всегда слушает. Из любопытства.
Эрон вздохнул.
– Не сегодня, малышка, я устал и не хочу обсуждать поведение мамы или кого бы то ни было еще.
– Я вовсе не собираюсь что-либо обсуждать, – сказала жена, откидывая покрывало и забираясь в постель, – но есть кое-что, о чем я хочу спросить тебя.
Он обошел кровать и устроился рядом с ней.
– Все отлично, дети спят, и ни одного телефонного звонка с моей работы. – Он пошарил под покрывалом, нашел ее руку и положил себе на живот. – Пусть все так и остается, не будем говорить ни о чем мрачном. Сегодня вечером мы хорошо провели время, можно бы, добавлю, за долгое время, поставить оценку «отлично». Давай просто наслаждаться этими мгновениями. – Он выключил лампу.
– Тебя не беспокоит то, что делает Рикки?
– Что? А, ты имеешь в виду попытку найти убийцу отца? Думаю, конечно. То есть, я беспокоюсь о ней. Надеюсь, с ней не произойдет несчастья.
– А о нас ты не беспокоишься? А о себе? – настаивала Пэм, затаив дыхание.
Эрон нахмурился, повернулся на бок и приподнялся на локте, чтобы взглянуть на жену.
– О чем ты спрашиваешь, Пэмми?
– Твоя мама уверена, что их убил ты. И своего отца, и родителей Рикки, и всех других.
Он отрывисто усмехнулся и снова откинулся на спину.
– Это чистейшая глупость. Мама знает, что я любил отца. Зачем бы я убивал его или кого-то еще?
Пэм не отвечала.
Комнату наполнила тишина, такая же глубокая, как и темнота.
Чутким материнским ухом Пэм слышала, как Кевин, их старший, шевелился под одеялом в комнате напротив. Ее глаза наполнились слезами. «О Боже, пусть Ронда будет не права, пусть я буду не права».
– Она звонила на радио, Эрон. – Пэм услышала раздраженный вздох мужа, но сделала вид, что не заметила его, и продолжила: – Я поднималась по лестнице, чтобы сложить белье, и слышала ее разговор с Рикки в эфире. Она говорила шепотом, велела ей убираться, сказала, что никому здесь не нужна ее доброжелательность.
– Ну да, она эксцентрична, ты это знаешь, мы оба это знаем. Но это не означает, что она думает, будто я убил папу или других.
– Она напугана, Эрон, и я тоже. Ты можешь убеждать себя сколько угодно в своей любви к отцу, но мы оба знаем, что это неправда. Ты ненавидел его за то, что он оставил твою мать, что был таким властным по отношению к тебе. – Она сделала глубокий вдох и добавила: – И я знаю, ты встречался с Синди.
– Вот оно что! Но это не означает, что я убил кого-то из них. Боже мой, Пэм! Я работаю по другую сторону поля боя.
В его голосе ей послышалась мольба. Но, может быть, это было просто проявлением паники? Не так уж это важно. Она – дарующая жизнь. Повернувшись на бок, Пэм обняла мужа, ей хотелось верить, что он не ниновен в тех ужасных преступлениях, которые сегодня были так же ярки в ее памяти, как и десять лет назад. Она любила его. Так или иначе, она будет верить в него… и будет защищать его.
Боу зажмурился, когда свет фар джипа «чероки» скользнул по окну его гостиной. Он волновался за нее, она ушла с приема больше двух часов назад. Где она была? А впрочем, какая разница? Теперь она в безопасности.
Он поднял бутылку виски с пола и снова наполнил стакан. Выпивка в одиночку – это не просто выпивка, особенно если она не ограничивается одной бутылкой. У телепсихиатров, наверное, нашлось бы что сказать по этому поводу. Прежде чем одним большим глотком осушить стакан наполовину, он поднял его, как бы приветствуя кого-то, потом посмотрел, как Рикки поднялась на террасу и исчезла внутри дома, и снова выпил.
Странно, но спиртное сыграло с ним злую шутку – его руки и ноги онемели, а мозг, вопреки надеждам, оставался ясным.
Боу не мог ни забыть того, что услышал на обеде, ни заглушить чувство вины, возникшее в тот момент, когда Джуниор напомнил Рикки о платье. Он не знал, что именно произошло в кабинете шерифа, когда было предъявлено платье, но мог себе это представить. И в последние несколько часов вина растревожила рану на его совести. Он, не щадя сил, упорно добивался и хотел только одного – все позабыть, но сегодня вечером он отказался от этого.
Поставив стакан на подоконник, он спрятал лицо в ладонях. Жизнь была сукой, а он ублюдком, он оставил ее одну лицом к лицу встретить тот ужас. Она этого не заслужила, но он не знал, что ее родителей убьют, что полиция найдет платье, что ее подвергнут унижению в горе, глубину которого он не мог измерить. Он тоже болезненно переживал смерть родителей, но это совсем не то, не идет ни в какое сравнение. Чувство вины болезненно терзало его.
– О Боже, Блю, – простонал он, – не удивительно, что ты никогда не отвечала на мои письма и телефонные звонки.
Он не плакал с похорон Берта, а сейчас заплакал. Ему пришло в голову, что слезы, возможно, вызваны алкоголем, но надеялся, что это не так, надеялся, что плачет о ней, о себе, о них, о том, что могло быть…
Войдя в дом, Рикки не стала включать свет, она любила темноту, ее тяжесть, казалось, согревала ее, как одеяло. Но когда позади нее неожиданно пронзительн зазвонил телефон, она чуть не закричала. Черт побери!
