что я горжусь своей «верностью». Действительно — в чём моя заслуга, ведь речь идёт об отступлении ко «второй линии» верности, и тем не менее…
Мирьям — это моё последнее письмо, больше я, очевидно, писать не буду. Видишь, мы даже не добрались до гильотины. Справились собственными силами. Если бы не моя дурость, я мог бы быть с тобой счастлив — любым, дозволенным нам образом. Кстати, я посмотрел сейчас на дату и вспомнил, что на этой неделе у тебя был день рождения, я не ошибся? Три дня назад тебе исполнилось сорок лет. Ну да! И ты, наверное, ждала меня в этот день, надеялась, что принесу тебе подарок, что приду к тебе в качестве подарка, а получила только гору писем из Тель-Авива, да ещё и с моим «не выходи» на десерт.
Что пожелать тебе на день рождения? В сущности, я должен бы пожелать тебе тебя, ты — самый дорогой подарок и самый редкий… Жаль, что мне не хватило для тебя смелости…
Нет, я хочу попросить большего — зачем ограничивать себя — я хочу загадать настоящее желание: пусть время остановится, чтобы это лето тянулось вечно, чтобы я смог убежать от себя, высвободившись из собственной проклятой хватки, и оказаться вдруг в другом месте, скажем — перед тобой, но обновлённым, свободным, голым, хотя бы на один день, на одну страничку письма, на один миг полной свободы! Чего я стою, если не сделаю этого?!
Яир Эйнгорн
(И это всё? Из-за этого имени столько шума и таинственности?)
Мне тридцать три года. Живу в районе Тальпиот. Адрес — на конверте. В новом квартале коттеджей — маленьком и скученном. Здесь, в этих трущобах для нуворишей я построил свой дом. Ну, что ещё? У меня довольно крупное книжно-торговое дело с оригинальным названием «Офеня» — недалеко от твоего дома, на самой границе Иерусалимского леса. Я торгую букинистической литературой и разыскиваю редкие книги для библиофилов. Ещё? Спрашивай, спрашивай, дверь открыта. У меня работает коллектив из десяти человек, включая реставратора книг и одного парнишку-гения в инвалидном кресле, который знает почти все книги, написанные на иврите, и может определить книгу по одной фразе из неё (это он нашёл для тебя «Облечь его лицо в рассказ»). И семеро всадников на мотоциклах, которых я вызволил из потерпевшей крах фирмы по доставке пиццы и переквалифицировал в книжных курьеров — они доставляют книги клиентам по всей стране, прожигая её черными полосами от колёс… Любая книга или журнал, существующие в Галактике, — от книг по выращиванию орхидей и об Элвисе Пресли до томов по иудаизму и журнала приверженцев голландской королевской династии.
От каждого экземпляра «Зорбы», попадающего в мои руки, я обязательно откусываю маленький клочок бумаги (впрочем, я уже не так юн, как был). И конечно, я снимаю свою шляпу профи перед твоей способностью без всякого шума и звона организовать подписку на китайскую газету для двух единственных в Израиле читателей.
Я почти выдохся, но я сделал это! Я всё сказал!
Ну, что? Поболтаем о чём-нибудь, чтобы преодолеть смущение? Вдруг возникло какое-то неудобство, верно? Кто-то впустил реальность. Рассказать тебе о своей работе? Почему бы и нет, мы и так уже впали в мелочность и ничтожность. Хочешь узнать, какие подарки получат мои сотрудники к празднику?
Хватит, Мирьям, откажись от меня, всё было выдумкой. Если бы существовало другое решение, другой способ! Почти всё, что я делал или говорил, я пропускал через твои глаза, твои мысли, твой голодный рот. Если кто-то раздражал меня на работе или на шоссе, я думал о тебе, перекатывая на языке твоё имя, и сразу успокаивался. Никогда прежде не встречался мне человек, которому я хотел бы довериться, который сумел бы заново собрать меня — но на сей раз правильно. Есть гении, которые из пазла с попугаем могут собрать рыбу. Я вручил тебе себя — тварь, из которой ты собрала человека. Из тех же частей — но лучше.
Наверно, я должен рассказать тебе — за последние недели меня не покидала идиотская мысль о том, что если есть у меня в жизни призвание, то это — ты. Либо — оно связано с тобой. Либо я приду к нему через тебя. Не слишком разумная мысль, но это то, что я чувствовал, и только тебе я могу написать об этом, не боясь быть осмеянным. Сейчас мне придётся снова заняться поисками этого «призвания» в месте попроще, там, где мне легче искать — поближе к свету, к Орли, Орит, Орталь [31]… А жаль…
Мне пришло в голову, что, если бы меня похитили, или я бесследно исчез бы, а сыщик попытался бы понять, кем я был, только по тому, что все окружающие обо мне знают — у него ничего бы не вышло. Вот и это я узнал, благодаря тебе — я живу главным образом тем, чего у меня нет.
Я надеялся, что моя работа сделает меня более счастливым, но этого не произошло. Подробности не так уж важны. Я не рассказывал тебе, сколько профессий успел сменить и сколько ошибок наделать. Я думал, что наконец-то нашёл дело по себе — работать с книгами и историями, находить для людей книги, которые они любили в детстве, что могло быть лучше для меня? Оказывается — нет. Мне здесь только почти хорошо, это для меня всего лишь — уценённое удовольствие.
Ты не представляешь, как я ненавижу в эту минуту окружающие меня книги! Почему ни одна из них (а их — тысячи!) не может мне помочь, и ни в одной из них нет рассказа про нас с тобой?
И ни одна из них не дала мне того, что дали твои письма…
Яир
Мирьям
Я снова совершаю ту же ошибку. Он бежал ко мне — вышел из школьного автобуса, раскинул руки в стороны и захохотал. Сегодня он вернулся домой в таком хорошем настроении! И, как бывает иногда, какую-то долю секунды в нём была она — я видела её, заточённую в нём…
Зачем я здесь пишу? Не хочу писать в этой тетради! Ещё пару слов — и выдеру лист! Только о том, как она в нём была… Сегодня она была столь ощутима, что можно было к ней прикоснуться. Может, потому что он улыбнулся её улыбкой или так падал свет на его лицо… Не знаю… Не знаю, не знаю, почему я причиняю себе боль тем, что упрямо пишу в этой тетради, хотя в доме полно чистой бумаги. С тех пор, как я поклялась, что не открою эту тетрадь, пока не получу ответа от него, прошло всего два дня. Не удержалась… Даже не два дня — полтора. Это не много, но, по крайней мере, теперь я знаю, в каком я состоянии. Я надеялась, что я сильнее. Что теперь будет? Кажется, я немного испугана, словно подняла крышку, и все его письма закричали, заревели, завизжали на меня… Хватит! Тихо!
Он спит. Теперь проспит до утра. Свалился, как подкошенный, а я не успела дать ему афенотин. Он кричал и плакал, рана сильно кровоточила. Обижен, как после каждого падения. Если бы я тоже могла так уснуть и проснуться в какой-нибудь другой раз. У него на лбу новая большая ссадина, утром она начнёт чесаться. А я на этот раз не пострадала. Если не считать знакомых ран. Если меня когда-нибудь меня попросят вернуть залог, как смогу я поднять лицо со всеми его шрамами? Не будь я такой неуклюжей, я успела бы по крайней мере упасть под него, чтобы своим телом смягчить ему падение.
Пишу просто так — чтобы не думать. Чтобы устоять перед соблазном пролистать тетрадь назад и встретиться с ним. С тобой. Ты. Где ты сейчас? Почему ты не догадываешься, что тебя ожидает здесь подарок от меня. Как ты не чувствуешь? Целую неделю я была с тобой, слово в слово. Десятки, сотни страниц хранятся здесь, под этим листом. Когда я пишу тебе здесь, я чувствую себя ореховой скорлупкой на бурных волнах. Только сейчас мне пришло в голову, что надо было написать какое-то предисловие к этой тетради или пояснение в конце, но что написать, что выбрать?.. Может быть то, что я уже однажды тебе сказала, — открыть человеку что-нибудь о нём самом, чего он не знает — это большой дар любви. Самый
