Ещё несколько минут таких размышлений, и он совсем созреет и пожелтеет. (Когда я училась в восьмом классе, мне однажды не засчитали контрольную по алгебре — я написала, что простое число делится только на единицу и само на себя, и в качестве примера привела запах лимона. Кстати, ты тоже, в определённом смысле, как запах лимона).
Проезжая в автобусе мимо твоей работы, я сочувствую тебе — ты вынужден работать в таком некрасивом загазованном районе. Если у тебя есть окно, выходящее на улицу, посмотри в него сейчас — ты увидишь в окне автобуса меня, пишущую эти строки, и улыбнёшься. Я не рассказывала тебе, что не менее пяти раз в неделю я проезжаю мимо твоей смешной вывески в промзоне. Как же я не догадалась? Мне даже в голову не приходило, что паутина тянется ко мне отсюда.
А что, если я приду тебя навестить (не бойся, ни за что не приду без приглашения), и попрошу разыскать для меня одну историю? Скажу, что помню из неё только одну фразу, допустим: «Сердце разрывается от мысли, что таким взглядом можно заглянуть во взрослого человека». Или, «Кто может противостоять искушению заглянуть в чужой ад?» В тот же миг семеро твоих всадников помчатся на край земли и начнут колесить, сужая круги, пока не остановят свои мотоциклы в непосредственной близости от нас и не укажут на нас пальцем, сказав: «Эта история — вы!»
Когда выдаётся спокойная минутка, я тут же погружаюсь в мысли о нас с тобой. Может быть, ты опять уехал за границу? Что ты привезёшь на этот раз?
Вот что вызывает во мне зависть — твоя свобода передвижения по свету (мы с Амосом не можем ездить вместе. А одна я не могу из-за воспоминаний о вечере в гостиничном номере).
Во время твоей следующей деловой поездки в Париж зайди, пожалуйста, в музей Родена. Там есть скульптура «Поэт и муза». Посмотри на неё дважды. Потом проверь, продаётся ли ещё открытка с ней в сувенирном киоске. Там под фотографией статуи есть цитата (ты знаешь, что мне нельзя доверять в том, что касается цитат и кто кому что сказал, но по-моему, это Бодлер): «Тронь лютню, о поэт, и поцелуй мне дай»[32].
Купи её себе от меня.
Когда я думаю, что бы я купила тебе в подарок, то слышу, как ты сердишься: «Ну, и как, по-твоему, я принесу это домой? Как объясню?» — и с сожалением отказываюсь от этой мысли.
А какое мне, собственно, дело, как ты это объяснишь?! Я куплю, а ты поступай с ним, как хочешь.
Я уже говорила тебе, что не буду участвовать в этой «бюрократии» и бесконечных играх в подпольщиков. Если захочешь прийти — то только открыто, не прячась и не обманывая, потому что я не умею жить в трещинах.
(Я придумала, что тебе купить, чтобы ты смог, не опасаясь, принести это домой: хлеб, масло, сыр, молоко…)
Может быть, из-за того, что ты пытался в Тель-Авиве писать «мой дневник» — не слишком, на мой взгляд, успешно — мне трудновато стало записывать свои мысли для себя самой?
Как будто у каждого слова появилось эхо. И это чудно-но-но-но-но…
Чудно, но приятно…
Бэмби, Уильям и Старина разлеглись вокруг меня. Они так выросли за последнее время, их стало так «много», что для людей просто не осталось в доме места. Тебе не нужна собака? Увидишь, как будет счастлив Идо!
Я писала тебе, почему Амос принёс их мне. Но я всё больше убеждаюсь, что даже став взрослыми, они остались несчастными сиротами, и сочувствую, что им досталась такая «мать», как я…
Ты должен узнать, что здесь сейчас произошло: выключился свет, тьма египетская! Судя по крикам на улице, света нет во всём посёлке. Но я утром зажгла поминальную свечу в память об отце (странно: в этом году в годовщину его смерти впервые нет дождя), и сейчас её остаток светит мне… Прервалась на полуслове Джесси Норман, не допев «Дидону и Энея», выключились холодильник, часы, плита, все маленькие радости, и только свеча моего отца осталась.
Я не рассказывала тебе, что он был ещё и электриком в доме. У него были золотые руки (он говорил: «Для электричества ум не нужен, нужна удача»). Когда я училась в Иерусалиме, он специально приезжал из Тель-Авива чинить всё у меня в квартире. Он даже лампочку не позволял мне заменить. Видимо, настолько не верил в мою удачу.
Не помню, когда я в последний раз писала при свече. Всё вдруг становится другим. Хочется писать другими словами, перьевой ручкой:
Дорогой мой Яир!
Помнишь, ты написал мне из Тель-Авива, что я хочу погрузиться с тобой в те глубины, где ты мог бы стать мной — другой мной?..
А знаешь, чего я действительно хочу?
Нет, не того, чтобы ты стал мной, с какой стати, — но я хочу, чтобы ты побывал в том месте, где есть такая возможность. Недолго, всего на мгновение, прежде чем ты «решишь», кто ты на самом деле, кем из нас двоих ты будешь.
Я хочу, разумеется, чтобы ты решил остаться собой, — всё утратит смысл, если ты не будешь таким, как ты есть («Я» у меня есть предостаточно!)
Только задержись на миг, прежде чем от меня отделиться на том воображаемом перекрёстке между нами.
В этой задержке, в сомнении — ты понимаешь?.. Целый мир…
И ещё одно желание (можно загадать три): я хочу, я прошу, чтобы мы погоревали немного вместе в глубине души о том, что каждый из нас в конечном итоге решил быть только самим собой.
(Вот и папина свечка мигнула. Он тоже рад).
…Когда снова зажёгся свет, моя посуду, я ощутила предчувствие чего-то необычного. В растерянности я стала озираться, выглядывала в каждое окно. Никого и ничего не увидела… Включила радио. Шла передача об астрономии, и один специалист сказал: «Чем меньше вероятность события, тем больше информации оно несёт».
И я тут же записала это мокрыми руками — не то, чтобы поняла, но почувствовала, что здесь кроется что-то важное!
Всё будет хорошо. Я уверена.
Не знаю — не ищу причин. Всё будет хорошо. Всё решится к лучшему. Может быть, из-за мимолётного запаха дождя в воздухе. Все три собаки насторожились, и я уловила шорох и шуршание сада… Несколько недель назад ты сказал, что ощущаешь меня в «трёх точках тела». Я сейчас ощущаю тебя бoльшим числом мест (пятью, согласно последнему подсчёту).
И замечательнее всего то, что я ощущаю тебя тем местом, которое считала в себе умершим. Вместо которого — шрам.
(И сразу же, видимо, чтобы себя «отрезвить», я перечитала несколько «избранных мест» из Тель- Авива.)
Плохо, что всего три дня мы были вместе в той единственной поездке, которую тебе удалось «организовать»? Скряга. Ужасный скряга.
Почему ты не подарил нам свободное и спокойное время, тянущееся бесконечно? И почему не решился вообразить ситуацию, в которой мы могли бы жить вместе, хоть недолго, в одном доме? Один обычный банальный ужин в нашей с тобой кухне.
Острие вращающегося меча[33]. Я уже говорила тебе: ты! Ты — и острие, ты — и меч, непрерывно вращающийся. Во всех вратах рая установил ты себя, чтобы отрезать себе возвращение в рай. Если бы я только знала, что это был за ужасный и позорный грех, из-за которого тебя
