Я молчал.
«Господи, должна же я как-то привезти тебя обратно!»
Она обняла меня и прижала к себе.
«Я ведь только хочу знать, куда тебя везти — в Берлин, в Коттбус или в Финстервальде».
«Но ты говорила о гестапо!»
«Кто-то же должен попугать тебя! А то до сих пор, кажется, тебе было все нипочем!»
Она улыбнулась мне, и лицо ее мгновенно преобразилось. Она излучала доброту, глаза ее смеялись. Неожиданно для самого себя я обнял ее. Мне никуда не хотелось отпускать ее. Она гладила меня по голове.
«Ты доставляешь мне цорес», — сказала она.
От неожиданности у меня пересохло в горле. «Откуда ты это знаешь?» — спросил я.
«Что?»
«Цорес — это по-еврейски».
«Ну вот, теперь я еще и еврейский знаю!» — засмеялась она. — «Дома у нас всегда так говорили. Может быть, Гитлер обращался бы с вами по-другому, если бы вы ему растолковали, что такое цорес».
Я взял ее под руку, и мы медленно пошли в столовую.
«Значит, ты хочешь назад? К маме? И она сейчас в Берлине? Верно?»
«Да».
«А ты знаешь, какое горе ей причинил?»
«Да, теперь я это понял».
Она сочувственно кивнула.
«Остается только надеяться, что твоя мама не натворит глупостей. Вы, конечно, скрываетесь? Как же трудно будет отвезти тебя в Берлин! Все матери отправляют своих детей оттуда, а ты хочешь назад. И вот что я тебе скажу».
Она остановилась.
«Я делаю это только ради твоей матери. Всего бы лучше — оставить тебя здесь, да еще поколотить за твои проделки. Ладно, не нервничай. Я что-нибудь придумаю. И перестань плакать по ночам — дети слышат!»
Спустя несколько дней Эрна вошла в помещение, где у нас были импровизированные занятия, и во всеуслышание объявила: ей сообщили, что мой отец сейчас в отпуске и приехал с восточного фронта в Берлин. Отпуск у него только два дня, и он очень хочет повидаться со мной. Поэтому я после обеда должен собрать свои вещи и быть готовым к отъезду.
Однако отправиться в путь мы смогли лишь вечером. В Страсбурге мы четыре часа ждали поезд и только на рассвете, смертельно уставшие, приехали в Берлин. Эрна Нихоф отпросилась со службы, чтобы «отвезти меня на свидание к отцу, приехавшему в отпуск с восточного фронта». «У меня остается еще два дня, и я могу навестить сестру, Я уж и забыла, как она выглядит», — объяснила мне Эрна. Потом она предложила, если я хочу, сопровождать меня в поисках матери. По мнению Эрны, вместе с ней мне будет безопаснее.
«Наверное, я смогу лучше объяснить маме твое отсутствие», — ласково улыбнувшись, прибавила она.
«Если бы я был старше, то женился бы на тебе», — прошептал я.
«А я бы не вышла бы за тебя замуж», — ответила она тоже шепотом. — «Немецкая женщина не должна выходить замуж за еврея. Это было бы противозаконно. Гитлер категорически против таких браков!»
«Позор для нации», — сказал я.
«Вот именно», — засмеялась она. — «И кроме того, нам нужно согласие твоей мамы — ведь ты же несовершеннолетний!»
Мы хохотали как сумасшедшие. Эрна даже погрозила мне — тише, не так громко. Мы сидели одни в старом, душном вагоне, но все же нужно было вести себя осторожнее — вдруг кто-нибудь ненароком услышит.
«Враг подслушивает», — шепотом прочла она надпись на плакате, висящем на стене вагона. На плакате был изображен черноволосый человек с еврейской внешностью.
«Какого врага они имеют в виду?» — тихо спросил я.
«Тебя», — ответила она. — «Ты ведь и есть тот самый. И тебя нам всем нужно остерегаться».
Она крепче прижала меня к себе и выглянула в вагонное окно. Поезд ехал все медленнее и наконец остановился. Мы были уже недалеко от Берлина. Из вагонного окна было не слишком-то много видно, но издали были отчетливо слышны разрывы бомб и грохот зенитных орудий.
«Как же все разворочено», — проворчала она. — «Если так и дальше пойдет, только бункер фюрера и уцелеет».
Через несколько часов ожидания поезд изменил направление, и мы прибыли на Лертер, один из берлинских вокзалов. На метро мы добрались до Германплац, а оттуда пешком дошли до нашего садового домика. В условленном месте ключа не было. Эрна Нихоф выжидательно взглянула на меня.
«Идем», — тихо сказала она. — «Сматываемся отсюда».
Но дверь вдруг открылась. Перед нами стояла моя мать. Она сильно похудела. Рядом с внушительной фигурой Эрны она казалась особенно хрупкой.
«Раньше она не была такой», — подумал я.
«Мама», — сказал я. — «Это Эрна».
«Я сотрудница попечительской организации, привезла вашего мальчика».
Эрна протянула матери руку. Мать не заметила протянутой руки. Видимо, она даже не понимала, что ей говорили.
«Он заблудился», — добавила Эрна, все еще протягивая руку.
Мать нерешительно пожала протянутую руку, а я сказал:
«Я вернулся бы раньше, но не удалось».
И поняв, как глупо все это выглядело, взглянул на Эрну.
«Может, нам лучше пройти в дом, там удобнее беседовать», — сказала Эрна.
Мать без возражений впустила ее внутрь. Я быстро вошел вслед за Эрной. Мать закрыла дверь, но по-прежнему стояла у входа.
«Где вы его задержали?» — спросила она.
«На вокзале», — ответила Эрна.
Лицо ее приняло официальное выражение.
«Он слонялся по вокзалу».
«По какому еще вокзалу?» — в полном замешательстве спросила мать.
«По Штеттинскому».
«Что тебе там понадобилось?» Мать наконец обернулась ко мне.
«Я хотел уехать. Уехать из Берлина. Я не хотел быть обузой для тебя».
Внезапно мать с быстротой молнии бросилась ко мне и ударила меня по лицу. В эту пощечину она, казалось, вложила весь страх, все отчаяние последних дней. Удар был таким сильным, что я отлетел к противоположной стене и у меня из носа пошла кровь.
«Вот это да! В самую точку!» — изумленно выдохнула Эрна. — «Скажи честно — разве ты этого не заслужил?»
Мать опустилась на стул и зарыдала. Она выглядела такой больной и измученной. Мне хотелось броситься к ней, обнять ее ноги, но я не сделал этого. Чувство вины перед матерью осталось в моей душе до сегодняшнего дня. Эрна подошла к матери, положила ей руку на плечо. Все молчали. Наконец, прервав молчание, мать представилась:
«Меня зовут Роза Гемберг».
«А меня — Эрна Нихоф. Не знаю, как зовут вас на самом деле, но уж наверняка не Роза Гемберг. И отец мальчика вовсе не на восточном фронте. Знаю только, что вашего мальчика я задержала на вокзале во время дежурства».
Она огляделась.
