улице, или проезжающей конки; ему и в голову не могло прийти, что она способна на что-то по-настоящему дурное.
Спускаясь по узкой лестнице, он с удивлением услышал плач и встревожился, обнаружив в темноватом подвале несколько разбросанных по полу готовых брошюр. Эвелина в рыданиях скорчилась за станком.
— Что случилось? — озабоченно спросил он.
Эвелина посмотрела на него мутными глазами.
— Я дьявол, правда?
Старк нахмурился.
— Не понимаю, — сказал он, испугавшись, что она слышала его разговор с инспектором.
— Я отвлеклась, — сказала она, указывая на печатный станок. — Нужно было следить, а я отвлеклась!
Старк посмотрел на станок — лично им переделанный монстр с латунными цилиндрами и шипящими поршнями, работающий на пару, — и подошел к загрузочному лотку. Проверив спускальную доску, он увидел, что в приемнике заело лист бумаги.
— Все нормально, — сказал он ей.
— Я была невнимательна.
— Да нет же, все нормально.
— Это все из-за моей нерадивости, — повторила она. — Если там что-то сломалось, то, пожалуйста, вычтите из моего жалованья!
— Не о чем беспокоиться, Эвелина. Это ерунда — просто слегка заело.
— Вы говорите это из вежливости!
— Нет, Эвелина, пожалуйста, не ругай себя. — Он вынул смятый лист бумаги и показал ей: — Вот! Видишь?
— Но нанесенный ущерб…
— Глупости. Я исправил все за секунду.
— Я заплачу!
— В этом нет необходимости, — твердо сказал он, вытирая пальцы, и коротко подумал: а может, ему пошутить, как он часто делал, чтобы взбодрить ее? Но, посмотрев на нее, старик решил, что сегодня она что-то особенно прозрачна и тонка, и наморщил лоб. — Ты плохо себя чувствуешь? — мягко спросил он.
Пытаясь отвлечь его, она протянула ему лист бумаги, покрытый еще не высохшей краской.
— Это одна из брошюр о нервной системе, — объяснила она со слезами на глазах. — Я как раз ее печатала. Я начала читать, запустила листы и зачиталась. Слова, они…
— Взволновали тебя? — Старк знал: чтобы взволновать ее, много не нужно.
Эвелина кивнула:
— Здесь мозг сравнивают с электрической цепью и пишут, что когда он производит слишком много энергии, когда слишком много мыслей… то может перегрузиться.
— Это всего лишь аналогия, — сказал Старк.
— А вы не думаете, что это может быть правдой? — странно серьезно спросила она. — Вот другие тоже говорят… что сны могут материализоваться в жизни. Что гнев может воздействовать физически.
— Кто это говорит? — спросил Старк, решив, что скорее всего кто-то из преподавателей, на лекции которых она ходила.
— Профессор. Я слушала его лекции.
— Профессор Макнайт? — спросил он.
Именно благодаря этому профессору у нее в последнее время появилось несколько любопытных теорий. Она была как будто одержима этим человеком и иногда даже по ошибке называла Старка его именем.
Она робко кивнула.
— И это тебя беспокоит?
Она опять кивнула.
Он подумал, что этот Макнайт, какой бы он ни был распрофессор, забил ей голову, запугал, и ему должно быть стыдно.
— Тебя выбил из колеи весь этот кровавый кошмар? — спокойно спросил он. — Это тебя беспокоит?
Она утерла слезу со щеки.
— Я боюсь, — сказала она, — что я — вместилище ада.
Она будто хотела сказать, что каким-то образом виновна во всех этих ужасах. Но, глядя на нее, хрупкую, ранимую, похожую на побитую собаку или съежившегося котенка, Старк ясно видел только историю страдания, читавшуюся как на страницах какой-нибудь книги. И, внезапно почувствовав всепоглощающую любовь, какую до сих пор испытывал только к раненым животным, он сделал шаг вперед и легко коснулся пальцем ее подбородка.
— Маленькое милое существо, — пробормотал он.
Ее нижняя губа почему-то задрожала, как у хищного зверька, но она тут же успокоилась.
Глава 17
Если арифметически сложить тонкость обоняния Гроувса («НАДУШЕННОЕ ПИСЬМО»), его осязания («СТЕНЫ БРЕЙЛА») и остроту зрения («СЛЕДЫ НА ПЛОЩАДКЕ ДЛЯ КРИКЕТА»), воспетые им в дневниках и мемуарах, с попытками правонарушителей уйти от возмездия, то нередко выходил арест. Но из всех своих чувств особенно он гордился именно слухом и каждый вечер перед сном усердно чистил и полировал уши, как солдатскую винтовку. Он утверждал, что слышит, как воробей взлетает с плюща, как вор затаил дыхание за наспех закрытой дверью и даже — как теперь — шаги своего коллеги в сапогах на резиновой подошве, который шел к нему по ночным улицам с сообщением чрезвычайной срочности.
Он даже не стал напрягаться, чтобы как следует проснуться. Как в бреду выскочил из постели, как в тумане облился холодной водой, механически оделся, выпил стакан холодного чая и, когда прибыл Прингл, был уже причесан, умыт, надушен и готов к действию.
— Что случилось? — спросил он, открывая дверь до того, как его помощник успел громко постучать.
Прингл, несомненно, удивился невероятным провидческим способностям инспектора.
— Эта… эта Тодд, — сказал он, хватая ртом воздух.
Гроувс нахмурился:
— Что с ней?
— Мне кажется, — с трудом сказал Прингл, — вам лучше посмотреть самому, сэр.
Гроувс поворчал, несколько раздраженный этим драматизмом, но тем не менее обрадовался возможности узнать о развитии событий без искажений. Стараясь не разбудить сестер, он тихо запер за собой дверь и бросил взгляд на гаснущие звезды.
— Ну, тогда пойдемте, — сказал он, тщательно стараясь ничем не выдать свои эмоции, и весьма энергично пустился по Лейт-уок; позади него семенил Прингл. Будто какой-то всемогущий инстинкт тянул его на Кэндлмейкер-рау.
Мысли о коварной Эвелине Тодд не отпускали его весь день. Все началось с телеграммы главного констебля из полиции Монагана, он получил ее сразу же, как прибыл в главное управление:
ГИ ГРОУВСУ ЭДИНБУРГ ГОРОДСКАЯ ПОЛИЦИЯ
Э ТОДД КАНДИДАТ УВОЛЕНА МОНАСТЫРЯ СВ ЛЮДОВИКА 1878 СОВОКУПНОСТЬ СТРАННЫХ ТЕНДЕНЦИЙ АРЕСТ 1881 НАПАДЕНИЕ ПОКЛОННИКА ОПРАВДАНА ВЫСЫЛАЮ ПИСЬМО ГК КАРРЕН
