Гроувс как раз пытался разобраться в ней, когда с докладом вошел констебль, разыскавший наконец- то после досконального изучения полицейских отчетов сведения, касающиеся криминальной деятельности Эвелины Тодд. Два года назад — она жила тогда в пансионе на Беллс-уайнд — Тодд была арестована за то, что выпустила попугаев продавщицы птиц с Сент-Джайлс-стрит. В соответствии с ее собственными показаниями в субботу после обеда она шла мимо и смотрела на ряды клеток, набитых апатичными птицами, когда вдруг почувствовала необходимость освободить их из плена. Она точно не помнила, что случилось потом, по продавщица — горбатая старуха лет шестидесяти, неотъемлемая принадлежность квартала — утверждала, что девушка методично отпирала дверцы всех клеток, «в животной ярости» вытряхивала клетки и «ее невозможно было оттащить никакими силами», пока все ее бесценные птицы — «радужные попугайчики» — не разлетелись в дымном небе.
Приведенная в полицейский суд Эвелина являла собой картину искреннего раскаяния, полностью признавая содеянное, и изъявила желание компенсировать ущерб. Было отмечено, что ее акция по орнитологической эмансипации имела незначительные последствия: попугаи всего лишь загадили замерзшие булыжники мостовой, а городские кошки возвращались домой с какими-то непонятными разноцветными клубочками. Известный своей снисходительностью городской судья Райан учел состояние Эвелины и все обстоятельства дела и, отметив, что задержанной двигала не жажда личной наживы, повелел ей выплатить два фунта в порядке возмещения ущерба продавщице птиц и пять шиллингов в качестве залога за дальнейшее поведение или же отбыть пять дней в заключении. Сама Эвелина заявила судье, что добровольно внесет еще пять шиллингов в кассу для бедных церкви Святого Патрика.
Разыскав арестовавшего ее констебля, Гроувс не удивился, узнав, что среди зрителей в зале судебных заседаний в тот день был Артур Старк; потом видели, как он ей представился. Таким образом, криминальное деяние Эвелины прямо привело к тому, что она получила работу в книжном магазине.
Сбитый с толку всеми этими противоречиями в ее поведении, он решил, что больше откладывать нельзя, и отправился к консультанту Воскового Человека по вопросам криминальных наклонностей доктору Штельмаху, чтобы получить хотя бы подобие научного объяснения ее ментального состояния. Прибыв в полдень в захламленный дом с верандой на Риджент-роуд, он увидел крайне забавного маленького человечка, плохо выбритого, с нависшими бровями и пугающей шевелюрой в духе Бетховена, на которую при всей усталости и неловкости Гроувс уставился с завистью. Они уселись в гостиной, оплетенной паутиной тени от плотных кружевных занавесок.
— Эта женщина, о которой вы говорите, — спросил Штельмах, — вам известно ее происхождение?
Гроувс оторвал взгляд от копны волос собеседника.
— Она сирота. Ее мать была проституткой.
— Проституткой. — Штельмах многозначительно прищелкнул языком. — И что с ней стало?
— С матерью? Она умерла от холеры.
— А отец?
— Отец, — Гроувс решил умолчать о своих подозрениях, — неизвестен.
Штельмах мрачно кивнул.
— У детей проституток есть некая дегенеративная жилка. Испорченность нервов.
— Да, — согласился Гроувс, обрадовавшись слову «испорченность», от которого было совсем недалеко до «порочности».
— Эта испорченность действует на систему как инфекция. А дочь, о которой вы говорите, тоже проститутка?
— Мне, во всяком случае, об этом неизвестно.
— Она живет в воздержании?
— Этого, — смущенно сказал Гроувс, — я не могу сказать.
— Но она похожа на уличную девку?
— Она похожа на… наоборот. На какой-то стадии она была монахиней.
При этих словах наверху послышался шум — топот женских каблуков, — Штельмах встал, плотнее прикрыл дверь, вернулся на место, откашлялся и почему-то торопливо продолжил:
— Монахиней, говорите? У нее есть особые друзья?
— Особые?
— Монахини, они известны тем, что имеют, так сказать, особых друзей.
Гроувс не совсем понял, что он имеет в виду, но заметил, что доктору явно приятно говорить об этом.
— Она уже не монахиня, — сказал он.
— Вы уверены, что у нее нет особых друзей?
— Мне ничего не известно ни о каких друзьях.
Штельмах был несколько разочарован.
— Бледная?
— Даже очень.
— Выглядит усталой? Темные круги под глазами?
— Да.
— И носит плотно облегающую, туго зашнурованную одежду?
Гроувсу всегда казалось, что очень туго, и он неопределенно кивнул.
— И у нее нарушен менструальный цикл?
— Боже мой, — сказал Гроувс, пытаясь представить, как он задает Эвелине подобный вопрос, — какое это имеет значение?
В ответ на что Штельмах утомленно вздохнул, хорошо знакомый с такой реакцией.
— Это все симптомы современной болезни, — объяснил он, откидываясь в кресле и теребя подтяжки, — о чем я очень подробно написал. Женщины, воспитанные на дешевых романах и бульварных сплетнях. Крепкий кофе, сахар и пряный хлеб. Обтягивающая одежда. Нездоровые перепады жары и холода в северных городах. Испорченный воздух и пыль. Все это вызывает дисбаланс нервной системы. А дисбаланс приводит к нарушениям в работе желудочно-кишечного тракта, сбоям менструального цикла, перепадам в настроении, к нервозности, душевным расстройствам. Вот в чем заключается причина ментальной нестабильности женщины, которая часто сочетается с дегенеративной порочностью и наследственным нравственным вырождением. — Его глаза вспыхнули. — Я могу еще кое о чем вас спросить?
Гроувсу оставалось только признать, что доктор все-таки знает свое дело. Он действительно на удивление ловко сорвал с Эвелины глянцевую оболочку и обнажил ее неисправный внутренний механизм.
— Да, — сказал он. — Спрашивайте.
Штельмах погладил подбородок.
— У этой женщины бывают апоплексические припадки? Судороги?
— Иногда она как помешанная.
— А бывают конвульсии? Провалы в памяти? Галлюцинации?
— В моем присутствии не было.
— Чем она зарабатывает, если у нее нет мужа?
— Она работает в книжном магазине.
— А до этого?
— Мыла посуду. Делала спички.
— Спички! — Штельмах многозначительно опустил голову.
— Да. Это важно?
— Такие люди дышат испарениями фосфора и страдают галлюцинациями, инспектор. Эта женщина, она принимает какие-нибудь медицинские препараты? Настойку опия? Морфий?
— Во всяком случае, мне об этом неизвестно…
— Ходит к врачу?
— Я не спрашивал.
Штельмах был недоволен.
