договор, если угодно, — за мою игру на волынке.
— И что же это за вознаграждение, — поглаживая усы, замечает полковник Маннок, — если меньше чем через год вас вышибли?
— На некоторое время я действительно лишился известных привилегий. Но армия уже почти ничего не могла мне предложить. Понимаете, у меня появились более увлекательные перспективы, так сказать, личного характера.
— Вы отправились обратно в джунгли?
— И играл на волынке.
— Тому жрецу-фетишисту, о котором говорили?
— Тому, кто жил у него в голове. Тому, кто гулял в его снах.
— Тому мальчишке, голому чертенку, что вы видели на стволе дерева?
Эйнсли поднимает стакан и отпивает небольшой глоток, якобы для подкрепления.
— Тот был одним из его воплощений, да.
Чем-то обеспокоенный Смитон сопит.
— И как же, сэр, нам понимать ваши слова, что вы даже можете узнать того, о ком говорите? Кстати, вы ходите в церковь?
— Чтобы оценить финансовое учреждение, не нужен банковский счет.
Полковнику Манноку не нравится эта дерзость.
— Итак, вы утверждаете, что он являлся вам во плоти, когда жрец спал?
— Несколько раз.
— И что?.. и на что он похож?
Эйнсли смотрит в стакан с виски.
— Довольно симпатичный парень, я бы сказал. Усталая древняя душа, вымотанная былыми бесчинствами. В других обстоятельствах, полагаю, мы бы прекрасно провели время.
Смитон и Маннок переглядываются, им претит это сочувствие оценщика.
— И что же сказал вам отец лжи? — многозначительно спрашивает полковник.
Эйнсли ухмыляется и пристально смотрит на них.
— Он сказал, что устал жить в воображении старика. И подыскивает комнату, откуда открывается более интересный вид.
Канэван прокашлялся.
— Попробуйте в третьем лице, — предложил он.
Макнайт с сомнением посмотрел на него, но затем вспомнил привычку Эвелины объективировать себя в снах и, повернувшись к ней, решил, что хуже не будет.
Он снова смотрел ей в глаза.
— Есть маленькая девочка, очень похожая на вас, Эвелина, — сказал он. — Она живет в приюте. Вы узнаете ее?
Тишина.
— По-моему, она что-то держит в руке. Кусочек мела. Видите?
Глаза Эвелины сузились, почти закрылись.
— Вы видите девочку, Эвелина? Девочку? Вы ее видите?
Ничего.
— Я знаю, что вы ее видите, Эвелина. Что она делает?
Эвелина задрожала.
— Плачет? Поет? О чем-то думает?
Эвелина сглотнула, и ее зрачки сократились словно от вспышки молнии.
— О чем-то думает? — с надеждой спросил Макнайт. — О чем, Эвелина? О чем она думает?
— Она думает о Светлячке, — сказала Эвелина.
— Подумайте об этом, джентльмены, — говорит Эйнсли, получая удовольствие от проблеска праведности на их лицах и жалея, что не вернулся в Шотландию раньше. — Дьявол. Которого заманили в пустой сосуд и закупорили. Полностью в вашем распоряжении. Предоставляю вашему же воображению решать, что вы сможете с ним сделать.
— Мне он никогда не нравился.
— Вы это уже говорили, мадам, — нетерпеливо сказал Флеминг.
— Мошенник, его интересовала одна нажива. И если бы для этого пришлось сцепиться с самим дьяволом, он был готов, ничто не могло его остановить.
— Да.
— Там была еще девушка, она изображала жену. Хорошенькая, его подружка из театра. Из тех, по ком мужчины сходят с ума и готовы на все, лишь бы удержать. Ее гримировали, чтобы она выглядела больной.
— Больной? Зачем?
— Это была часть договора.
— С дьяволом?
— Да, с дьяволом. Якобы дьявол должен был ее вылечить, но он не знал, что его водят за нос.
— Потому что на самом деле она не была больна?
— Вы совсем мне не верите.
— Я вам верю, — вставил Гроувс.
Но Флеминг был куда резче:
— И как имя этой таинственной женщины, мадам?
— Я не помню ее имени.
— Ну разумеется. — Флеминг недоверчиво кивнул.
— Я ее вообще никогда не видела.
— Разумеется.
— Она провела какое-то время в том доме и, сыграв свою роль, исчезла.
— В каком доме? — завороженно спросил Гроувс.
— В охотничьем домике полковника Маннока. Он пустовал много лет. На Олд-Долкит-роуд, возле Драмгейтского кладбища…
Когда становится ясно, что сделка состоится и он получит немалый гонорар, Эйнсли достает огромную сигару и прикуривает от огня в камине. Он ведет себя так демонстративно, что Смитон еле сдерживается.
— Нам потребуется дом, — говорит Эйнсли, выпуская дым. — Приличный дом, с обстановкой.
— Это можно устроить, — говорит Маннок.
— Мне придется съездить на Золотой Берег за жрецом. Он мне доверяет и ни в коем случае не должен ничего заподозрить. Не знаю, как убедительнее донести до вас это.
— Мы осознаем серьезность положения.
— Я привезу его в дом, объясню, что здесь жили мои предки, и дам время, необходимое для того, чтобы запомнить комнаты.
— Это можно устроить, — говорит Маннок, хотя при мысли о том, какой человек ступит в его владения, у него сводит живот. — Сколько времени?
— Думаю, несколько дней, пока дом не всплывет в его снах, и еще пару дней, пока его жилец не пройдется по комнатам. Чтобы облегчить задачу, жрецу нужно предложить какое-нибудь укромное тихое пристанище… место, где бы ему хорошо отдыхалось, спалось.
У Маннока ком встает в горле.
— Это тоже можно устроить.
— Жилец может выйти в любой момент. Чтобы переселение прошло как можно более гладко, он примет привлекательный для нового хозяина образ. Я не думаю, что нам грозит какая-либо опасность, но,
