мне кажется, лучше сделать все возможное, чтобы его не увидеть.
Его собеседники через силу кивают.
— Когда… переезд свершится, — Эйнсли нехорошо улыбается, — я тут же получаю вторую половину своего гонорара, в фунтах стерлингов, и навсегда обо всем забываю. Надеюсь, вы тоже не снимете шляпу, встретив меня на улице.
— Это уж точно можно устроить, — говорит Маннок.
Эйнсли ухмыляется:
— И разумеется, нам нужен хозяин. Вполне подойдет молодая здоровая особь, может быть, ребенок, которого я выдам за своего. Желательно долговременное пристанище.
Теперь Маннок смотрит на Смитона, который уже думает о своем друге Аврааме Линдсее.
— Это тоже можно устроить, — спокойно говорит Смитон.
— Она в коляске… куда-то едет… и очень радуется.
— Куда она едет, Эвелина? Вы видите?
Эвелина качает головой.
— Вообще никаких примет? Здания? Холмы?
— У нее завязаны глаза.
— А куда ее привозят, Эвелина? Это вы можете нам сказать?
— В большой дом. Она никогда не видела такой роскоши.
— С ней там хорошо обращаются, с этой маленькой девочкой? Она ведь не сделала ничего плохого.
Эвелина немного заволновалась.
— Нет, — отрезала она. — Она в тюрьме.
Макнайт понимающе кивнул:
— Как в приюте? Туго перевязанный сверток?
— Нет, не так.
— Не так?
— Здесь очень удобная кровать и хорошая еда.
— Вот как? Тогда почему же она в тюрьме, Эвелина?
— Ее держат взаперти.
— Взаперти, Эвелина? Кто ее держит взаперти?
— Великий Обманщик.
— Мистер Эйнсли? Но почему он держит ее взаперти, Эвелина? Он ее наказывает?
— Он не хочет, чтобы она что-то видела.
— Он не хочет давать пищу ее воображению?
— Нет, — твердо ответила Эвелина. — Он не хочет, чтобы она видела что-то кроме дома.
— Почему, Эвелина?
Она попыталась ответить, но не смогла.
— Он не хочет, чтобы она знала, где находится?
— Не она, — хрипло ответила Эвелина.
— Простите?
— Не она, — громче повторила она.
— Тогда от кого скрывают местоположение дома?
— От Светлячка.
Шериф Флеминг с недоверием смотрел на Гетти Лесселс.
— Поправьте меня, если я вас неправильно понял, — сказал он. — Вы говорите, что этот африканец, этот врач-колдун… что у него в голове жил дьявол?
— Да, — сказала вдова.
— Собственной персоной, так сказать. Живой и здоровый.
— Да.
— Но дьявол всегда так жил — выбирал себе хозяина и прятался в его разуме. Какого-нибудь художника, писателя с сильно развитым воображением…
— Да, так все думали.
— А он, дьявол то есть, может, оказывается, разгуливать по земле, но только когда хозяин спит.
— Они говорили, что это его самая главная сила. Отбрасывать тень из мира снов.
— То есть если этот знахарь видел во сне джунгли, то дьявол гулял по джунглям, приняв какой угодно полюбившийся ему образ. А если он видел во сне какой-нибудь далекий город, то дьявол гулял по городу…
— А если это реальный город, и хорошо воспроизведенный по памяти, — сказала Лесселс, — то он мог не просто гулять по улицам, но говорить с людьми, вообще делать все, что угодно.
— Только ему надоело воображение этого знахаря, — с издевкой сказал Флеминг.
— Да.
— Ему стало в нем тесновато, приелось.
— Да.
— Он жадно искал новое пристанище.
— Да.
— И для него подобрали маленькую девочку.
— Да, — сказала Лесселс. — Ребенка.
Шериф какое-то время смотрел на нее, словно ждал, что она сейчас скажет, мол, все это шутка. Но она ничего не сказала, и он в изнеможении развел руками.
— Чушь какая-то, — сказал он, отворачиваясь.
— Продолжайте… — выдохнул инспектор Гроувс.
Для Авраама Линдсея вопрос выбора не стоит. У этой малышки такая фантазия, она такая непослушная, необычная, такая очаровательная и так любит его покойную жену.
Выдав себя за ее нашедшегося отца, Эйнсли увозит ее из приюта в обставленный на скорую руку охотничий домик полковника Маннока, приняв все меры предосторожности, чтобы она не запомнила ни одного здания, ни одной приметы окружающего ландшафта, которые могли бы позже сформировать географию ее снов. Он знакомит ее с актрисой, изображающей его больную жену, затем с африканским жрецом. Затянувшаяся и насыщенная жизнь царственного чернокожего, так долго бывшего квартирным хозяином дьявола — и в таковом качестве пользовавшегося несказанными благами и привилегиями, — приближается к концу, и он очень рад, что наконец освободит свои апартаменты. Он бродит по охотничьему домику, впитывая в память каждую комнату. Его знакомят с маленькой девочкой, о которой он знает только, что она дочь хозяина, та самая, разум которой обещан ему в уплату за исцеление жены.
Ему нравится рисовать себе ожидающие ее бесконечные удовольствия и приключения, которые развлекут и его жильца.
Его знакомят с рисунками девочки, на которых то и дело попадается симпатичный фонарщик. Сразу становится ясно, какой образ жилец примет при встрече с ней. И познакомившись с тяжело больной женой Эйнсли, он тепло гладит ее по голове и на ломаном английском уверяет, что скоро она совершенно поправится. Его жилец, говорит он, никогда не задерживает с оплатой.
Он уезжает, охотничий домик, правда, появляется в его снах только через несколько дней, но это значит, что жилец на крючке и готов к переезду.
— Это я, Эви, — тепло говорит он. — Светлячок.
В похожей на склеп спальне он остается с девочкой почти целый час, ему нравится беседовать с ней, очаровывать ее своим остроумием, убаюкивать сладкими словами, и, исчезнув, он глубоко и необратимо запечатлен в ее памяти и воображении.
После этого Эйнсли каждый день спрашивает Эвелину, не видела ли она во сне фонарщика. Когда она наконец признает, почти нечаянно, что видела, они понимают, что наживка заглочена и переезд состоялся.
