Воспомянули, — всю кровь, единым пролитую домом!
Дева, они о тебе голосят; о тебе, о царица
Мать и царица жена, цветущей Азии образ! —
И победитель Улисс, когда бы она не рождала
Гектора. Добыл, увы, господина для матери Гектор!
Тело немое обняв, где не стало столь сильного духа,
Слезы, — их столько лила над отчизной, сынами, супругом, —
Ртом приникает ко рту и в привыкшую грудь ударяет.
Так сединами влачась по крови запекшейся, много
Слов говорила она, — так молвила, грудь поражая:
«Дочь, о последнее ты — что ж осталось? — матери горе!
Вот, — чтоб никто из моих не погиб ненасильственной смертью, —
Заклана ныне и ты. Как женщине — я рассуждала —
Меч не опасен тебе; от меча ты — женщина — пала.
Бедных братьев твоих и тебя уничтожил единый —
После того, как он пал, Парисом застрелен и Фебом,
Я говорила: теперь перестанем бояться Ахилла!
Все же бояться его я должна была. Даже и пепел
Род преследует наш; находим врага и в могиле.
Пала; печальным концом завершились несчастья народа, —
Коль завершились они. Одной мне Пергам остался.
Горе в разгаре мое. Недавно во всем изобильна,
Столько имев и детей, и зятьев, и невесток, и мужа, —
В дар Пенелопе. Меня, за уроком моим подневольным,
Женам итакским перстом указуя, — «Вот Гектора, — скажет, —
Славная мать. Вот она, Приамова, — молвит, — супруга».
После стольких потерь ты мне — одно утешенье
Дар поминальный врагу родила! Иль я из железа?
Медлю зачем? Для чего мне потребна проклятая старость?
Жизнь старухи теперь бережете, жестокие боги,
Или для новых еще похорон? Кто мог бы подумать,
Счастлив он смертью своей, что тебя, моя дочь, не увидел
Он убиенной и жизнь одновременно с царством оставил!
Но удостоишься ты похорон, быть может, царевна?
Тело положат твое в родовых усыпальницах древних?
Матери плач для тебя да песка чужеземного горстка.
Вот я утратила все. Остается одно, для чего я
Краткую жизнь доживу, — любимое матери чадо,
Ныне единый, в былом наименьший из рода мужского,
Что же я медлю меж тем жестокие раны водою
Свежей омыть и лицо, окропленное кровью враждебной?»
Молвит и к берегу вод подвигается старческим шагом,
И, распустив седины, — «Кувшин мне подайте, троянки!» —
Видит у берега вдруг — извергнутый труп Полидора,
Раны ужасные зрит, нанесенные дланью фракийца.
Вскрикнули жены троян, она — онемела от боли.
Ровно и голос ее, и внутри закипевшие слезы
Остолбенела она: то в землю потупится взором,
То, поднимая чело, уставится в небо, иль смотрит
Сыну лежащему в лик, иль раны его созерцает, —
Раны особенно! Гнев и оружие дал и решимость.
Постановила отмстить и в возмездие вся углубилась.
Как, если львенка отнять у нее, разъяряется львица
И по недавним следам за незримым врагом выступает,
Так и Гекуба, смешав в груди своей гнев и страданье,
Шла к Полиместору в дом, к виновнику злого убийства.
И побеседовать с ним попросила, как будто, мол, хочет
Злата остаток ему показать, предназначенный сыну.
Просьбе поверил Одриз[539], любить приобыкший наживу.
«Ждать не заставь, — говорит, — о Гекуба, дай сыну подарки,
Все, что ни дашь, — что и раньше дала, — его достоянье,
В том я богом клянусь!» И Гекуба в ужасе смотрит,
Как он клянется и лжет, — нарастает в ней гнев запылавший.
Ринулась; пальцы ему в вероломные очи вдавила
И вырывает глаза; от гнева становится сильной;
И погружает персты, в залитые кровью преступной,
Даже не очи — их нет! — но глазницы рукой выскребает.
Копья и камни кидать, нападенье ведя на троянку,
Начали было. Она же за кинутым камнем с ворчаньем
Бросилась вдруг и его захватить уж старалась зубами.
Молвить хотела, но лай раздался. Сохранилось то место —
Долго, тоскуя, она в ситонийских полях завывала.
Участь ее — троянцев родных, и враждебных пеласгов,
И олимпийцев самих не могла не растрогать, и боги,
И между ними сама Громовержца сестра и супруга,
Хоть дарданийцев успех боевой поощрила Аврора,
Тронуть ее не могли злоключенья Гекубы и Трои:
В сердце забота своя, домашнее горе богиню
Мучит, — Мемнонова смерть. Мать видела в поле фригийском,
