Твердое тщетно язвит и ломает о лезвие зубы.
Капать, стала кругом окроплять мураву молодую.
Рана все ж легкой была, ибо он отступал от удара,
Шею свою отвращал уязвленную, пятясь, железу
В тело засесть не давал и глубже мешал погрузиться.
И, напирая, всадил; а отход отступавшему дубом
Был прегражден, и пронзил одновременно дуб он и шею.
Согнут был дерева ствол паденьем чудовища; стоны
Дуб издавал, хвоста оконечностью нижней бичуем.
Голос послышался вдруг; сказать было трудно откуда,
Только послышался вдруг: «Что, Агенора сын, созерцаешь
Змея убитого? Сам ты тоже окажешься змеем!»[131]
Долго он бледный стоит, и краску утратив, и мысли
Вот соскользнула, к нему попечительна, с высей воздушных
Дева Паллада; велит положить в разрыхленную землю
Зубы змеиные — сев грядущих людских поколений.
Он же борозды вскрыл, послушный, на плуг налегая,
Вскоре, — поверить нельзя! — вдруг стали двигаться комья,
Из борозды острие копья показалось сначала,
Вскоре прикрытья голов, колебля раскрашенный конус,
Плечи и груди потом, оружье несущие руки
В праздник, в театре, когда опускается занавес,[132] так же
Изображенья встают; сначала покажутся лица,
А постепенно и стан; вот явлены плавным движеньем,
Видны уже целиком и ногами на край наступают.
«Нет, не берись, — из толпы, едва сотворенной землею,
Вдруг восклицает один, — не мешайся в гражданские войны!»
И одного из своих же братьев, землею рожденных,
Ранит вплотную мечом, сам издали дротом повержен.
Прожил, — выдохнул вмиг полученный только что воздух;
Взяв с них пример, толпа вся буйствует, и погибают —
Чтобы друг друга разить — на мгновенье рожденные братья!
Так молодежь, которой судьба век краткий судила,
Пять лишь осталось в живых. Из этих один был Эхион.
Бросил оружие он по внушенью Тритонии наземь,
Мира у братьев своих попросил и мир даровал им.
В деле помощников пять имел сидонский пришелец,
Фивы стояли уже. Ты, Кадм, счастливым казаться
Мог бы в изгнанье. Тебе Марс тестем, а тещей Венера[133]
Стали. Прибавьте еще от подобной супруги потомство.
Столько сынов, дочерей и внуков, — сокровищ бесценных,
Ждать человеку всегда, и не может быть назван счастливым
Раньше кончины никто, до обрядов по нем погребальных.
Первым внук тебе, Кадм, средь столь великого счастья,
Горя причиною стал, — рога на лбу появились
Полюбопытствовав, в том ты судьбы лишь вину обнаружишь,
Не преступленье его; ибо в чем преступленье ошибки?
Было же то на горе, зверей оскверненной убийством.
Полдень как раз наступил, сокращающий тени предметов;
И гиантийский юнец без дороги бродящих по логам
Голосом ласковым звал соучастников псовой охоты.
«Влажны тенета, друзья, и железо от крови звериной!
День благодатный судьбой нам дарован. Лишь только Аврора
Сызнова дело начнем. Теперь в расстоянии равном
Феб от обеих земель, и от зноя растрескалось поле.
Так завершайте труды, унесите плетеные сети!»
Те исполняют приказ и работу свою прерывают.
Звался Гаргафией он, — подпоясанной роща Дианы;
В самой его глубине скрывалась лесная пещера, —
Не достиженье искусств, но в ней подражала искусству
Дивно природа сама. Из турфов легких и пемзы,
Справа рокочет ручей, неглубокий, с прозрачной водою,
Свежей травой окаймлен по просторным краям водоема.
Там-то богиня лесов, утомясь от охоты, обычно
Девичье тело свое обливала текучею влагой.
Оруженосице — дрот и колчан с ненатянутым луком;
Руки другая из них подставила снятой одежде,
Две разували ее; а, всех искусней, Крокала,
Дочь Исмена-реки, ей волосы, павшие вольно,
Черпают воду меж тем Нефела, Гиала, Ранида,
Псека, Фиала и льют в большие и емкие урны.
Стала себя обливать привычной Титания[134] влагой,
Кадма же внук между тем, труды вполовину покончив,
В кущу богини пришел: так судьбы его направляли.
Только вошел он под свод орошенной ручьями пещеры,
Нимфы, лишь их увидал мужчина, — как были нагими, —
Бить себя начали в грудь и своим неожиданным воплем