Метаморфозы

        Дева дрожит, как овца, что, из пасти волка седого

        Вырвана, в страхе еще и себя безопасной не чует.

        Иль как голубка, своей увлажнившая перышки кровью,

530 Жадных страшится когтей, в которых недавно висела.

        Только очнулась, — и рвать разметенные волосы стала;

        Точно над мертвым, она себе руки ломала со стоном;

        Длани к нему протянув, — «О варвар, в деяньях жестокий!

        О бессердечный! Тебя, — говорит, — ни отца порученья,

535 Ни доброта его слез, ни чувство к сестре, ни девичья

        Даже невинность моя не смягчили, ни брака законы!

        Все ты нарушил. Сестры я отныне соперницей стала,

        Ты же — обеим супруг. Не заслужена мной эта мука.

        Что ты не вырвал души у меня, чтоб тебе, вероломный,

540 Злоумышленье свершить? Что меня не убил до ужасных

        Наших соитий? Тогда была б моя тень не повинна.

        Все ж, если Вышние зрят, что сталось, коль что-нибудь значат

        Чтимые боги и все не погибло со мною, заплатишь

        Карой когда-нибудь мне! Сама я, стыдливость откинув,

545 Дело твое оглашу: о, только нашлась бы возможность!

        В толпы народа пойду; и, даже в лесах запертая,

        Речью наполню леса, пробужу сочувствие в скалах!

        То да услышит Эфир и бог, коль есть он в Эфире!»

        Тут от подобных речей возбудился в жестоком владыке

550 Гнев, и не меньше был страх. Двойной побуждаем причиной,

        Высвобождает он меч из висящих у пояса ножен.

        Волосы девы схватив, загнув ей за спину руки,

        Узы заставил терпеть. Филомела подставила горло, —

        Только увидела меч, на кончину надеяться стала.

555 Но исступленный язык, напрасно отца призывавший,

        Тщившийся что-то сказать, насильник, стиснув щипцами,

        Зверски отрезал мечом. Языка лишь остаток трепещет,

        Сам же он черной земле продолжает шептать свои песни.

        Как извивается хвост у змеи перерубленной — бьется

560 И, умирая, следов госпожи своей ищет напрасно.

        Страшное дело свершив, говорят, — не решишься поверить! —

        Долго еще припадал в сладострастье к истерзанной плоти.

        Силы достало ему после этого к Прокне вернуться, —

        Та же, увидев его, о сестре вопрошала. Но стоны

565 Лживые он издает и сестры измышляет кончину.

        Было нельзя не поверить слезам. И Прокна срывает

        С плеч свой блестящий наряд с золотою широкой каймою.

        Черное платье она надевает, пустую гробницу

        Ставит и, мнимой душе вознося искупления жертву,

570 Плачет о смерти сестры, не такого бы плача достойной.

        Год завершая, уж бог двенадцать знаков объехал.

        Но Филомеле как быть? Побегу препятствует стража.

        Стены стоят высоки, из крепкого строены камня.

        О злодеянье немым не промолвить устам. Но у горя

575 Выдумки много, всегда находчивость в бедах приходит.

        Вот по-дикарски она повесила ткани основу

        И в белоснежную ткань пурпурные нити воткала, —

        О преступленье донос. Доткав, одному человеку

        Передала и без слов отнести госпоже попросила.

580 Этот же Прокне отнес, не узнав, что таит порученье.

        Вот полотно развернула жена государя-злодея,

        И Филомелы сестра прочитала злосчастную повесть,

        И — удивительно все ж! — смолчала. Скована болью

        Речь, языку негодующих слов недостало для жалоб.

585 Плакать себе не дает: безбожное с благочестивым

        Перемешав, целиком погружается в умысел мести.

        Время настало, когда тригодичные таинства Вакха

        Славят ситонки[270] толпой; и ночь — соучастница таинств;

        Ночью Родопа звучит бряцанием меди звенящей.

590 Ночью покинула дом свой царица, готовится богу

        Честь по обряду воздать; при ней — орудья радений.

        На голове — виноград, свисает с левого бока

        Шкура оленья, к плечу прислоняется тирс легковесный.

        Вот устремилась в леса, толпой окруженная женщин,

595 Страшная Прокна с душой, исступленными муками полной, —

        Будто твоими, о Вакх! Сквозь чащу достигла до хлева,

        И, завывая, вопит «эвоэ!», врывается в двери,

        И похищает сестру; похищенной, Вакховы знаки

        Ей надевает, лицо плющом ей закрыла зеленым

600 И, изумленную, внутрь дворца своего увлекает.

        Лишь поняла Филомела, что в дом нечестивый вступила,

        Бедную ужас объял, и страшно лицо побледнело.

        Прокна же, место найдя, снимает служения знаки

        И злополучной сестры застыдившийся лик открывает.

605 Хочет в объятиях сжать. Но поднять Филомела не смеет

        Взора навстречу, в себе соперницу сестрину видя.

        Лик опустила к земле и, призвав во свидетели Вышних,

        Клятву хотела принесть, что насилье виною позора,

        Но лишь рука у нее, — нет голоса. И запылала

610 Прокна, и гнева в себе уж не в силах сдержать. Порицая

        Слезы сестры, говорит: «Не слезами тут действовать надо,

        Нужен тут меч, иль иное найдем, что меча посильнее.

        Видишь, сама я на все преступленья готова, родная!

        Факелы я разожгу, дворец запалю государев,

615 В самое пламя, в пожар искусника брошу. Терея,

        Я и язык, и глаза, и члены, какими он отнял

        Стыд у тебя, мечом иссеку, и преступную душу

        Тысячью ран изгоню! Я великое сделать готова, —

        И лишь в сомнении — что?» Пока она так говорила,

620 Итис к матери льнул — и ее надоумил, что может

        Сделать она. Глядит та взором суровым и молвит:

        «Как ты похож на отца!» И уже не прибавив ни слова,

        Черное дело вершит, молчаливой сжигаема злобой.

        Но лишь приблизился сын, едва обратился с приветом