Метаморфозы

КНИГА ОДИННАДЦАТАЯ

        Но, между тем как леса и диких животных и скалы,

        Пенью идущие вслед, ведет песнопевец фракийский,

        Жены киконов, чья грудь, опьяненная вакховым соком,

        Шкурами скрыта зверей, Орфея с вершины пригорка

5      Видят, как с песнями он согласует звенящие струны.

        И между ними одна, с волосами, взвитыми ветром, —

        «Вон он, — сказала, — вон он, — презирающий нас!» — и метнула

        В полные звуков уста певца Аполлонова тирсом,

        Но, оплетенный листвой, ударился тирс, не поранив.

10   Камень — оружье другой. Но, по воздуху брошен, в дороге

        Был он уже побежден согласием песни и лиры:

        Словно прощенья моля за неистовство их дерзновенья,

        Лег у Орфеевых ног. А вражда безрассудная крепнет;

        Мера уже прейдена, все безумной Эринии служат.

15   Все бы удары могло отвести его пенье; но зычных

        Шум голосов и звук изогнутых флейт берекинтских,[466]

        Плеск ладоней, тимпан и вакхических возгласов вопли

        Струн заглушили игру, — тогда наконец заалели

        Выступы скал, обагрясь песнопевца злосчастного кровью.

20   Завороженных еще его пения звуками, разных

        Птиц бесчисленных, змей и диких зверей разогнали

        Девы-менады, отняв у Орфея награду триумфа.

        Вот на него самого обратили кровавые руки.

        Сбились, как птицы, вокруг, что ночную случайно приметят

25   Птицу, незрячую днем; в двустороннем театре не так ли

        Ждет обреченный олень, приведенный для утренней травли,

        Вскоре добыча собак! На певца нападают и мечут

        Тирсы в зеленой листве, — служений иных принадлежность! —

        Комья кидают земли, другие — древесные сучья.

30   Те запускают кремни. Но и этого мало оружья

        Бешенству. Поле волы поблизости плугом пахали;

        Сзади же их, урожай себе потом обильным готовя,

        Твердую землю дробя, крепкорукие шли поселяне.

        Женщин завидев толпу, убегают они, побросали

35   В страхе орудья труда — кругом пораскиданы в поле,

        Где бороздник, где мотыга лежит, где тяжелые грабли, —

        Буйной достались толпе! В неистовстве те обломали

        Даже рога у волов, — и бегут погубить песнопевца.

        Руки протягивал он и силы лишенное слово

40   К ним обращал — впервые звучал его голос напрасно.

        И убивают его святотатно. Юпитер! Чрез эти

        Внятные скалам уста, звериным доступные чувствам,

        Дух вылетает его и уносится в ветреный воздух.

        Скорбные птицы, Орфей, зверей опечаленных толпы,

45   Твердые камни, леса, за тобой ходившие следом,

        Дерево, листья свои потеряв и поникнув главою, —

        Плакало все о тебе; говорят, что и реки от плача

        Взбухли. Наяды тогда и дриады оделись в накидки

        Темные и по плечам распустили волосы в горе.

50   Прах был разбросан певца. Ты голову принял и лиру,

        Гебр! И — о чудо! — меж тем как несутся реки серединой,

        Чем-то печальным звучит, словно жалуясь, лира; печально

        Шепчет бездушный язык; и печально брега отвечают.

        Вот, до моря домчав, их река оставляет родная,

55   И достаются они метимнейского Лесбоса брегу.[467]

        На чужедальнем песке змея на уста нападает

        Дикая и на власы, что струятся соленою влагой.

        Но появляется Феб и, готовую ранить укусом

        Остановив, ей пасть превращает раскрытую в твердый

60   Камень. Как было оно, затвердело зияние зева.

        Тень же Орфея сошла под землю. Знакомые раньше,

        Вновь узнавал он места. В полях, где приют благочестных,

        Он Эвридику нашел и желанную принял в объятья.

        Там по простору они то рядом гуляют друг с другом,

65   То он за нею идет, иногда впереди выступает, —

        И не страшась, за собой созерцает Орфей Эвридику.

        Но не позволил Лиэй, чтоб осталось без кары злодейство:

        Он, о кончине скорбя песнопевца его тайнодействий,

        В роще немедленно всех эдонийских женщин, свершивших

70   То святотатство, к земле прикрепил извилистым корнем.

        Пальцы у них на ногах — по мере неистовства каждой —

        Вытянул и острием вонзил их в твердую почву.

        Каждая — словно в силке, поставленном ловчим лукавым, —

        Стоит ногой шевельнуть, тотчас ощутит, что попалась,

75   Бьется, но, вся трепеща, лишь сужает движения путы.

        Если ж какая-нибудь, к земле прикрепленная твердой,

        Тщится побегом спастись, обезумев, то вьющийся корень

        Держит упорно ее и связует порывы несчастной.

        Ищет она, где же пальцы ее, где ж стопы и ноги?

80   Видит, что к икрам ее подступает уже древесина;

        Вот, попытавшись бедро в огорченье ударить рукою,

        Дубу наносит удар, — становятся дубом и груди,

        Дубом и плечи. Ее пред собой устремленные руки

        Ты бы за ветви признал, — и, за ветви признав, не ошибся б.

85   Не удовольствован Вакх. Он эти поля покидает:

        С хором достойнейших жен удаляется к Тмолу родному,

        На маловодный Пактол, — хоть тот золотым еще не был

        В те времена, златоносным песком не струился на зависть!

        К богу привычной толпой сатиры сошлись и вакханки.

90   Но не явился Силен: дрожащий от лет и похмелья,

        Схвачен селянами был из фракийцев и стащен в цветочных

        Путах к Мидасу-царю, кому с кекропийцем Эвмолпом[468]