женщину, сидящую у него на спине. Тем временем другая женщина стоит перед львом на коленях и, страстно изогнув спину, старается поймать руками конец львиного хвоста. Подобные же барельефы повторяются вдоль всего фриза. Словно кадры киноленты, они фиксируют движения женских рук. Концом львиного хвоста женщина касается то своей шеи, то груди, то живота. Этот художественный образ служит олицетворением страсти. Строители храмов Каджурахо считали, что страсть снедает только женщину, тогда как мужчине свойственно лишь желание. Скульптуры Каджурахо называют энциклопедией индийской любви. Причем наиболее изощренным формам сладострастия придается прямо-таки ритуальное значение. Центр композиции — мужчина, который утоляет страсть двух, трех, четырех женщин сразу.
Мы ходили от храма к храму, дивясь тому, как свободно и смело сочетали архитекторы, жившие тысячу лет назад, самые различные элементы разработанного ими стиля. Вспомнилось, как один молодой москвич в Дели советовал лететь в Каджурахо самолетом. Дескать, от рейса до рейса целых два часа. И хотя в Каджурахо больше двадцати храмов, сказал он, все они в общем-то одинаковы. Оставалось лишь посочувствовать скептически настроенному соотечественнику. Конечно, храмы Каджурахо можно назвать одинаковыми — но лишь в том смысле, в каком схожи средневековые готические соборы в Кельне, Реймсе и Солсбери. Можно говорить об общности стиля, об общности художественного языка. Но создатели каждого из храмов говорят на этом языке что-то неповторимо свое. Есть храм, где главная сикара доминирует, возносится к небу в одиночестве. Бывает, что к ней примыкают четыре поменьше, а к ним еще шестнадцать, и все они устремляются ввысь, как слитые воедино сталагмиты.
Нам повезло, что мы увидели храмы Каджурахо дважды: при вечернем и при утреннем освещении, когда косые лучи солнца прорисовывают каждый выступ. На фоне синего, еще не выцветшего от зноя неба эти возносящиеся ввысь золотистые храмы порой напоминали сказочные ларцы для сокровищ.
Иногда говорят, что древнеиндийскому искусству не хватает чувства меры. Но вспомним произведения ранней готики, например портал собора Парижской богоматери. Сколько там различных декоративных деталей: и статуи апостолов, и химеры, и геометрические орнаменты.
После долгого и утомительного пути от Дели до Каджурахо мы боялись, как бы не проспать. Хотелось с первыми же лучами солнца начать осмотр. Но еще задолго до рассвета нас разбудила барабанная дробь, перезвон колокольцев и шум человеческой толпы. В нем выделялись женские причитания, а мужчины хором выкрикивали что-то похожее на лозунги. Оказалось, что наш приезд в Каджурахо совпал с одним из праздников в честь бога Шивы.
Большинство храмов Каджурахо демонстрируются туристам в качестве исторических памятников. Они ограждены металлической решеткой, а пространство между ними превращено в тщательно возделанный парк. Там цветут лиловые бугенвиллеи, среди аккуратно подстриженных газонов зеленеют деревья манго. Но одна из древних построек Каджурахо до сих пор является действующим индуистским храмом.
Уже с раннего утра по ведущим туда тропинкам тянулись паломники. Тела мужчин, прикрытые от солнечных лучей лишь набедренной повязкой, казались пепельно-шоколадными. Потому что паломники через каждые несколько шагов ложились прямо в пыль, припадая к земле. Женщины шли в ярких сари, неся с собой ярко начищенные медные кувшины. Возле храма паломники окропляли себя водой и поднимались по ступеням, на каждом шагу припадая лбом к камню. Затем они звонили в медные колокольчики, висевшие во внутреннем алтаре храма, поливали водой статую Шивы и украшали ее гирляндами цветов.
После этого мужчины спускались к пруду для повторного омовения, а женщины продолжали нараспев молиться, двигаясь вереницей вокруг каменного столба и двух священных смоковниц, разросшихся возле храма. В иступленном экстазе, с которым женщины припадали к каменным ступеням храма Шивы, а потом молили грозного бога, чтобы он послал очередной плод в их чрево, было что-то мистическое, загадочное, жуткое…
Вспомнился правительственный плакат, призывающий к ограничению рождаемости. Сможет ли он преодолеть силу религиозного фанатизма? Тем более если в национальном характере так глубоко укоренился тантрический культ, утверждающий, что сладострастие воплощает собой высшее проявление жизни — акт творения. И потому, чем изощреннее человек во всем, что к этому относится, тем больше он приближается к божественному началу. Но даже если бы мы не были свидетелями паломничества в праздник Шивы, храмы Каджурахо поражают не только своей неподдельной стариной, но и тем, что прошлое живет здесь в настоящем. Вокруг течет жизнь, почти не изменившаяся с X–XI веков, с того времени, когда возводились эти сооружения.
Велорикша подвозит туристов к очередному храму. А в двухстах шагах от древних барельефов скрипит старинное водоподъемное колесо, к которому вместо черпаков привязаны глиняные горшки. Это колесо — не музейный экспонат и не подделка для иностранцев. Оно выполняет ту же самую работу, что и тысячу лет назад. Вокруг величественных храмов виднеются убогие хижины. Пасутся тощие серые бычки и грациозные черные козы с шелковистой шерстью.
Вечером мы побывали на концерте народных танцев. Зрители разместились на раскладных стульях перед искусно подсвеченными храмами. Ведущий программы напомнил, что храмы в древней Индии служили не только местом отправления религиозных обрядов, но и средоточием культурной жизни. Впоследствии эта связь ослабла. И вот теперь решено возродить фестивали народного искусства возле храмовых ансамблей, чтобы подчеркнуть связь между музыкой, танцем, архитектурой и скульптурой, сложившуюся еще много веков назад. Мы любовались движениями танцовщицы, у которой на щиколотках были надеты серебряные браслеты с бубенчиками. Она удивительно тонко передавала движениями своего тела сложнейшие оттенки непривычных нам ритмов индийской народной музыки. А за сценой поднимались в звездное небо контуры храмов Каджурахо. В разгар концерта я вдруг заметил, что одна из звезд быстро движется по небу, прочерчивая свой путь от созвездия к созвездию. Это был искусственный спутник Земли. Он вновь напомнил о сосуществовании, казалось бы, несовместимых эпох.
ИРАН
Купола Исфахана
Исфахан — это полмира. Так издавна говорили иранцы о городе, который особенно прославился с тех пор, как в конце XVI века шах Аббас I сделал его своей столицей. Все в Исфахане — от бирюзовых куполов мечетей до белокаменных бассейнов — носит на себе печать искусства, предназначенного не только вызывать восхищение, но и напоминать о всемогуществе повелителя. Пожалуй, именно здесь можно понять ту своеобразную смесь жестокости и утонченности, варварства и просвещения, которая была характерна для эпохи шаха Аббаса. С его именем связаны главные архитектурные памятники Исфахана. Центром городской планировки служит площадь Майдане-Шах, на которую выходят дворец Али-Капу и Шахская мечеть.
Двадцать дворцовых колонн и разбитые перед ними цветники отражаются в водной глади бассейна. Но было время, когда площадь Майдане-Шах служила чем-то вроде придворного стадиона. Вернувшись из походов, чтобы отдохнуть и развлечься со своим гаремом, шах Аббас любил устраивать перед дворцом состязания по игре в поло. С дворцовой террасы шах увлеченно следил за двумя командами всадников, которые клюшками гоняли по полю мяч, стремясь забить его в ворота соперников. Состязания в поло увековечены на старинных персидских миниатюрах. Впоследствии эта придворная игра — нечто вроде хоккея верхом — через Индию пришла в Европу. Большим любителем ее в наши дни является наследник британской короны принц Уэльский.
Исфахан некоторое время был столицей Ирана еще при сельджуках, в XI веке. И слава местных зодчих зародилась еще в те времена. Об этом свидетельствует такой значительный памятник мусульманской архитектуры, как Соборная мечеть. Захватив Исфахан в конце XIV века, Тимур именно здесь набирал мастеров, чьи творения прославили потом его столицу — Самарканд. Но наивысший расцвет исламской архитектуры, искусства отделки куполов и фасадов изразцовой мозаикой наступает в XVI–XVII веках, в годы
