Последний вервольф

О да, да, именно так. Не останавливайся.

Мы приладились друг к другу. Хотя нас было четверо, двое людей и двое вервольфов, мы понимали друг друга без слов. Мы начали с долгих поцелуев. Темные глаза и темные волосы сочетались в чувственном контрасте со светлой кожей, это требовало особого подхода. Она вся (вернее, все мое к ней вожделение) требовала особого подхода, повторения, возвращения. Родинка над губой была лишь одной из дюжины разбросанных по всему телу. Мое новое любимое созвездие. Между нами не было игры, не было порнографии, просто мы обратились в религию друг друга, в полное эротическое равенство, которое нивелирует разницу между священным и мирским и сбивает с ног мораль. Родительская любовь и обожание видны были в том, как ловко и уверенно она двигала бедрами, как светилось в глазах богатство живого ума и лениво полученное образование. Она знала цену своим достоинствам. Вначале волк чуть не уничтожил ее, но потом он сделал ее сильнее, заставил почувствовать тошнотворное отвращение к моральным предписаниям и ограничениям. Ты либо принимаешь волка и растешь, либо отвергаешь его и умираешь.

В детстве у нее были горы плюшевых игрушек и розовая комната, мечта стать балериной и одержимость пони. Потом это развилось и мутировало: книги, надменность, попытка найти баланс между элегантностью и пошлостью, жажда денег, работа, бизнес и связанная с ним ежедневная смена стратегий по выживанию, так что розовые мечты новичка о трудовой этике и шестичасовом рабочем дне уже казались смешными. Все это по-прежнему было в ней, затаилось в тени монстра. Самым трудным было найти такое психическое состояние, чтобы помирить два эти мира — тот, в котором она жила раньше, и тот, которому принадлежала теперь.

Секс (может, логичнее было бы использовать это непривычное выражение «занятия любовью»?) увеличивал нашу телепатическую связь: вот я смотрю ей в глаза и вижу ее девочкой восьми лет, сидящей на веранде; по ее лицу прыгают тени от листьев, она рыдает от какой-то огромной жгучей несправедливости. А вот она читает в моих глазах меня — ОБОРОТНЯ — в залитой светом библиотеке. Вот хмурое небо над темным полем с одиноким амбаром. Вот магазин с дорогими автомобилями, повсюду сверкают отполированные стекла. Вот Харли жжет вечером костер и говорит: «Это просто сраный нонсенс». Вот ее ножка торчит из блестящей ванной пены, ноготки на пальчиках похожи на маленькую семью рубинов…

Нам казалось, мы пережили самые драгоценные моменты друг друга. Прежде чем кончить, я взял ее за теплые мягкие волосы на затылке и посмотрел ей в глаза. Она ответила тем же. От ее проницательного взгляда по спине бежал холод, а от всепонимающей киски я чувствовал жар. Она еле заметно шевелила губами, шепча: «Да… да…». Это и красота родинки у нее над губой оказали свой тантрический эффект. Сперва ты чувствуешь полное растворение, словно в Боге или пустоте, а потом заново вступаешь в бытие, ощущаешь сначала кончики пальцев, затылок, колени, язык, сердце, мозги. Я уже забыл, что секс может доводить до такого; мысленно вернулся обратно в этот божественный миг, остановился на секунду, а потом снова прокрутил пленку в голове до настоящего — с ощущением полного бессилия и блаженства.

Минул пятый час плотских утех.

Теперь мы лежали на кровати, раскинув руки и ноги. Это одна из Идей Платона — лежать с кем- нибудь на кровати в номере отеля после идеального бурного секса. Там, снаружи, под голубым мартовским солнцем, шумел прохладный Манхэттен. Кажется, ночью шел дождь. Мы знали это, как одно безвредное животное, следующее по своим делам, знает о другом безвредном животном, делающем то же самое. Теперь воздух очистился, в нем витала свежесть. Как ни пытался я заглушить голос разума, он уже начинал предостерегать, что будущее идет наощупь в нашем направлении, словно временно ослепленный гигант.

— Это ирландское имя, Талулла, — сказала она, — а не Чокто.[31] Семья моей матери приехала в Америку в 1880-х. Впрочем, это ничего не меняет. Все равно можно язык сломать.

«Димитриу» — от отца-грека, Николая, который приехал в США работать физиком сразу после университета в 1967 году, оказался не у дел в стране малого бизнеса, с горем пополам получил докторскую степень в Колумбийском университете и чуть не скончался от загадочной кишечной инфекции во время путешествия в Мексику в 1973-м. Однако он пережил эту болезнь, чтобы пасть перед другой — болезнью любви. Меньше чем через полгода после выписки из госпиталя он встретил, влюбился и женился на Колин Галайли, наследнице довольно значительного состояния, чей отец владел четырьмя гастрономами и тремя закусочными, раскиданными по всему Манхэттену и Бруклину — целая семейная империя, частью которой пришлось стать и Николаю. В 1975-м Колин произвела на свет первого и единственного ребенка Димитриу — девочку, Талуллу Марию Аполлонию, теперь 34-летнюю разведенную самку вервольфа.

— Это случилось в Калифорнии, — сказала она, нарушив тишину. (Это случилось в Калифорнии. Теперь мы говорили об «этом». Все выходило так, как и должно было. В первые же часы отчетливо обозначилась легкая шизофрения, заключавшаяся в том, что теперь существовало несколько миров, в которых мы параллельно существовали, ведь мы были теми, кем были.) — Прошлым летом. Наконец вступило в силу окончательное решение суда по поводу моего развода, и я решила навестить старых друзей по калифорнийскому университету в Палм Спрингс. Мы якобы собирались отпраздновать мое одиночество. На самом деле я чувствовала себя абсолютно разбитой. Грустной, непривлекательной и поставившей крест на сексуальной жизни.

Решение о разводе было принято мгновенно, так как выяснилось, что ее бывший, Ричард, учитель старших классов и начинающий амбициозный писатель, крутил роман с заместителем главы секретариата.

— Знаешь, — сказала Талулла, — если бы это была какая-нибудь девятнадцатилетняя грудастая милашка, я бы пережила это хотя бы с остатками достоинства. Мне было жаль его, Ричарда, правда. Той женщине было сорок семь. Можешь себе представить, насколько раздавленной я себя чувствовала? В общем, — продолжила она, — Палм Спрингс действовал на меня угнетающе, так что я взяла машину напрокат и поехала в Джошуа-Три[32] зализывать раны. Я остановилась в маленьком коттеджном мотеле на трассе 62, днем гуляла по парку, а по вечерам пила текилу с молодыми ребятами, которые жили в этом же мотеле. Место было спокойное, уединенное. Кстати, не заказать ли нам в номер «Cuervo»?[33] А то мне начинает казаться, что нам сейчас так спокойно и хорошо, а это лишь затишье перед бурей. Но какой бурей, я не знаю.

Ликантропия незаметно преобразила ее, усилила интуицию, взбодрила и обострила интеллект. Из университета она вышла со степенью по английскому и вялым интересом к журналистике. Начала карьеру без особенного рвения и после нескольких лет неинтересной работы занялась продвижением семейного бизнеса Галайли. Она стала грубой и предприимчивой акулой в мире торговли, и собственное образование стало казаться ей бесполезным придатком.

Я позвонил на ресепшен, заказал бутылку «Cuervo», полдюжины лаймов — и в тысячный раз содрогнулся при мысли, что поддельные документы, которые сделал Харли, давно отслеживаются, и вслед за моим рейсом из «Хитроу» вылетели Эллис и Грейнер, оповещенные, что «Билл Моррис» обосновался в люксе «Плазы» вместе со своей новой пассией.

— И вот однажды, — продолжала она, — я оказалась в настоящем фильме ужасов. Думаю, со мной в жизни не случалось ничего более нелепого, чем в ту ночь. Во-первых, я ехала одна по пустыне. И даже не по главной дороге. Я провела день на озере Хавасу и была решительно настроена вернуться в мотель. Было не так уж поздно. Луна только появилась на небе. И конечно же, машина сломалась.

Принесли «Cuervo» и лаймы. Я нашел в баре стаканы и приготовил выпить. Я знал, что это были самые лучшие минуты, дни, недели, когда любое ее движение могло натянуть струны моего члена. Я смотрел, как она откидывает голову, чтобы осушить стакан. Бледная шея, мягкие волосы, горячие уши с жемчужными сережками. «Это все ерунда, — сказал Wulf. — Потерпи немного. Просто потерпи».

— Фильм ужасов всегда подстерегает нас, — говорила она, — нужны лишь правильно сложившиеся факторы. И самый главный из них — человеческая глупость. Ты едешь себе и думаешь, какой ужас, твое бедное сердечко разбито, но вот машина глохнет, и все вокруг как будто говорит: «Мм, нет, дорогуша, ужас в том, что ты совершенно одна в пустыне, мобильник не ловит сеть, и ты уже час не встречала ни одной