развилке.
Ян отложил свой путеводитель, раскрытый на разделе «Центральный парк», на скамейку и ждал, пока старик пройдет мимо него. Молодой парень все еще продолжал стоять ярдах в пятидесяти от него, глядя в их сторону. «Вряд ли он что-нибудь заметил, — решил Ян, — просто смотрит, все ли в порядке со стариком». Он сунул руку в карман и осторожно вынул из него холодный металлический предмет. Одного выстрела вполне хватило бы, но по инструкции требовалось два или три — в основание черепа и чуть пониже лопаток. Конечно, если бы в руке у него был пистолет, а не мобильный телефон.
Место ужасное — слишком много людей, а спрятаться негде. Один из трех небольших тоннелей, через которые они прошли, был бы значительно удобнее, особенно в дождливый или облачный день, что отнюдь не редкость для Нью-Йорка в апреле. Но тогда бы ему, возможно, пришлось убрать и молодого. Все-таки лучше у подъезда в Куинсе. Еще лучше иметь наготове несколько вариантов. Ну что ж, он сообщит дель Карросу, что проблем не будет. Конечно, надо прикинуться невозмутимым, ведь тот сразу дал понять, что устранить грека будет нелегко. На самом деле Ян не видел особых трудностей. Русские телохранители его не смущали. Он с удовольствием прикончил бы и их: он ненавидел русских.
Сообщений на телефон не поступало. Он сунул трубку в карман и снова взял путеводитель. Каждый год в парке можно наблюдать триста видов птиц, включая зеленую цаплю и алую танагру. Поразительно. Ян покачал головой, удивляясь разнообразию животного мира.
6
Лучи света ловили плавающие хлопья пыли между стеллажами книгохранилища, и Мэтью приходилось делать над собой усилие, чтобы не поддаться гипнозу, не дать своему воображению разгуляться под влиянием странной информации, которая содержалась в раскрытых перед ним книгах. В его кабинете яростно мигала красная лампочка на телефоне — наверняка дурак адвокат от потенциального дарителя из Чикаго. Письма от Невинса, старшего хранителя, от Кэрол, из планового комитета, от директора, из юридического отдела — почтовый ящик его компьютера был забит сообщениями, но Мэтью было не до них. Он закрылся в библиотеке отдела, изучая тома, содержащие отрывочные сведения об иконе Кесслера.
Поиски в Интернете ничего не дали. Попытки получить сведения о месте и времени создания иконы из византийских источников тоже оказались безрезультатными. Разгадка могла быть найдена только в самой иконе. Нижняя часть доски была настолько повреждена, что не давала возможности определить, было ли внизу когда-то изображение младенца Христа, к которому плохо сохранившиеся руки Богородицы обращали взор зрителя. Если бы такое изображение было, это позволило бы определить икону как Одигитрию: «Она, путь указующая» — одна из наиболее древних традиций иконописи, в основе которой, согласно известному мифу, был образ, написанный самим святым Лукой. Но расположение рук и полуоборот всей фигуры вправо — видимо, чтобы направить взгляд зрителя вовне иконы — говорили о том, что икона скорее относится к стилю Богородица Агиосоритисса. В четвертом веке святая Елена привезла из Святой Земли реликвию — капюшон или пояс Богородицы — и поместила ее в раку, над которой и висела икона, положившая начало этому стилю.
Однако некоторые факты не позволяли отнести икону к этому стилю. Богородица на иконе Катарини смотрела зрителю прямо в глаза, а не вправо, куда указывали ее руки и где должна была находиться икона с изображением Христа. Однако Мэтью были известны случаи, когда иконописцы, следовавшие этой традиции, тем не менее нарушали данное правило. Кроме того, этот стиль получил широкое распространение только в середине десятого века, а икона Катарини была, безусловно, старше, причем значительно. Однако кто мог с уверенностью сказать, что такая традиция не существовала раньше? Может быть, все более ранние работы были утеряны в период иконоборчества в восьмом веке? «Действительно, — думал Мэтью, позволяя себе сделать догадку, предположение, которое зрело в нем все утро, постепенно приобретая ясность, — почему этот образ не может быть самим прототипом, давно утерянным? Первым в своем роде, вдохновившим все последующие образы?»
Трепет охватил его при этой мысли, однако он подавил внезапное волнение, уверяя себя, что, как бы значимо ни было это открытие для религии, ему оно мало чем поможет. Конечно, оно имело огромное значение для других, например, для церковных иерархов, которые обратились к Фотису. Даже в отношении истории искусства такое открытие казалось впечатляющим, могло послужить толчком в карьере. Но к сожалению, если он не получит других доказательств из каких-либо ныне скрытых источников, оно навсегда останется только теорией. Пока же, даже если он ничего не узнает об истории происхождения иконы или о том, как она в конце концов оказалась в Эпиросе, он хотя бы сможет найти какие-то намеки, указывающие на период ее пребывания там.
В каталогах по искусству и иконописи прошлых веков почти не уделялось внимания восточному православию, перечислялись в основном одни и те же иконы: Святой Петр, датируемый шестым веком, Мария, Христос Пантократор в храме Святой Екатерины в Синае, какие-то поздние работы Феофана Грека и Рублева в России. Учитывая, что икона находилась в труднодоступных горах Греции — страны, где и без того немало работ претендовали на особый духовный статус, наличие хоть каких-то сведений о Богородице Катарини уже само по себе было чудом. Первое упоминание об иконе Мэтью нашел в дневниках английского путешественника Томаса Хилла, посетившего Грецию и Турцию в 1780-х годах. Дневники Хилла, в высшей степени фантастические, наряду с некоторыми другими невероятными историями содержали и рассказ о «Богородице из Эпироса» (как будто на всем Эпиросе существовала только одна икона Богородицы). По его словам, она представляла собой «скорее исцарапанное дерево, почти лишенное краски, на котором можно было разобрать лишь тень миловидного лица Девы». Он также упоминает об «исцелении слепоты у праведников при прикосновении к этому источенному дереву, но ослеплении одержимых злом или алчных». После этого шел рассказ о левитирующих монахах Метеоры, предшествовало же повествованию об иконе сообщение о появлении чудесного лика Христа на куске ткани, принадлежавшем жене некоего крестьянина. Мэтью всегда посмеивался, читая Хилла.
Лорд Байрон в своей первой поездке в Грецию в 1809 году упоминает о чудотворной иконе Богородицы, находившейся в собственности у восточного тирана Али-паши, который, несмотря на свой преклонный возраст, оставался энергичным и сильным духом и телом вплоть до самой своей смерти от рук турок в 1822 году. И опять-таки по описанию то изображение очень напоминало икону Катарини; кроме того, Байрон сообщает об исходящем от нее необычном золотом свечении. Мэтью покачал головой. «Джорджи, мальчик мой, если бы я пил, как ты, я бы тоже видел сияние вокруг картин».
Однако последняя книга, лежавшая на столе, действительно его взволновала. Ее автором был Йохан Майер-Гофф, путешественник конца девятнадцатого века, самоучка, специалист по православному искусству. Немец был трезвомыслящим, невозмутимым, бесстрастным, иногда даже занудливым писателем, насколько можно было судить по переводу, не склонным к преувеличениям и не покупающимся на истории о летающих монахах. Он первый указал на деревню Катарини как на место, где хранилась икона: на праздник Благовещения он посетил ту самую церковь, которую шестьдесят лет спустя сжег человек Фотиса. В тот день шел дождь, вспоминал Майер-Гофф, и внутри каменного здания, освещаемого только свечами, было холодно и сыро.
Перед глазами Мэтью появились темные круги, и он вдруг понял, что, увлекшись чтением, даже перестал дышать. Глубоко вздохнув, он смущенно рассмеялся. Эй, приятель, держи себя в руках.
