Ленцке ответил:
— Я хотел бы бороться с коричневой заразой, но здоровье, силы... — развел он беспомощно руками, тяжело переводя дыхание. — Я хочу от всего сердца помочь вам, товарищи. Мне известны многие фашисты в Восточной Пруссии. Не отталкивайте меня. Я так долго ждал этого дня!
— Хорошо! — ответил командир полка. — В армию не пойдете. Сами справимся с Гитлером. А помочь нам вы действительно можете. Вы тут говорили о минах, где они?
— Я покажу, сам видел, как фашисты минировали дома и подходы к ним.
— Хорошо, покажите эти места нашим солдатам. У вас есть семья, близкие?
— Никого нет.
— Мы фронтовики, и у нас нет времени и возможности заняться вами, но что-нибудь придумаем. Без помощи вас не оставим. А теперь подождите, нашего решения.
Ленцке вышел со двора, а командир полка обратился к майору Ольшевскому.
— Ты из контрразведки, вот и подумай, что с ним делать.
Ольшевский с минуту молча курил папиросу, а потом произнес:
— Сообщу о нем полковнику Губарину, моему начальнику. Он решит, как с ним поступить. У меня у самого большое желание поговорить с этим немцем. Он меня очень заинтересовал. Вот только сегодня нет времени. Но все же поговорю с ним еще...
— Что, не веришь ему? — спросил полковник настороженно.
— Не в этом дело. Может, и верю, — растягивая слова ответил Ольшевский. — Однако недаром говорят: «Доверяй, но проверяй». Так что мы должны проверить то, что он рассказывает о себе.
— Похоже, что он не врет, — промолвил полковник.
— Внешность бывает порой обманчива. А осторожность и проверка не имеют ничего общего с подозрительностью.
— Тебе виднее, — заметил полковник. — Во всяком случае, ты, Ольшевский, позаботишься о нем, этот человек стоит того. И пусть он тебе покажет, где и что заминировано. А нам пора, — закончил он разговор, взглянув на часы.
Офицеры вышли со двора.
Наступление войск 2-го и 3-го Белорусских фронтов разорвало на части прусское логово. Замкнулось несколько крупных котлов, в которых с обреченностью, как загнанные звери, метались гитлеровцы. Окружена была и столица Восточной Пруссии — Кенигсберг. Польша была уже свободной. Фронт остановился у Одера и Нейсе.
Казалось, столь незначительный эпизод, как встреча советских офицеров с немецким коммунистом в Кентшине, быстро забудется. Но это только так казалось. Мысль о встреченном человеке не давала покоя майору Ольшевскому. Какое-то смутное предчувствие подсказывало ему, что необходимо более тщательно поинтересоваться им.
Перед одной из вилл, находившейся неподалеку от железнодорожного вокзала в Гижицко, царило оживленное движение. Здесь часто останавливались многочисленные военные автомашины. В здание входили и выходили советские офицеры, предъявляя часовому у входа свои удостоверения. Здесь временно разместился отдел контрразведки 3-го Белорусского фронта, задачей которого было очистить занятую территорию бывшей Восточной Пруссии от остатков фашистских войск, скрывавшихся в лесах, и прежде всего, от оставленной в тылу агентуры врага.
В один из мартовских дней 1945 года перед виллой остановилась, автомашина, из которой вышли два офицера и мужчина в гражданской одежде. Это были полковник Губарин, начальник отдела контрразведки, майор Ольшевский и немецкий коммунист Ленцке. Когда они очутились в кабинете, Ленцке с улыбкой обратился к обоим офицерам:
— Надеюсь, теперь, после того, что я нашел, вы товарищи, верите мне?
— Почему вы говорите о недоверии? — удивленно спросил полковник. — Ведь мы поверили вам с самого начала.
— Так мне казалось... После всего того, что гитлеровские преступники выделывали в Европе, вы вправе не доверять каждому немцу, даже самому надежному.
— Вы все еще находитесь под впечатлением того, что пережили, — махнул рукой полковник. — Что тут говорить!
Между тем майор Ольшевский достал из тряпок толстую пачку пожелтевших бумаг, положил их на стол и обратился к Ленцке:
— Значит, это ваш архив?
— Да, товарищ майор.
— Садитесь и рассказывайте, когда и при каких обстоятельствах вы спрятали его. Нас это очень интересует.
— Как я уже говорил, в здании, где были спрятаны эти документы, во время моей нелегальной работы в Восточной Пруссии находилась конспиративная квартира. Там я спрятал свой партийный билет, несколько газет нашей партии, инструкции, листовки и заметки о некоторых коммунистах, работавших на этой территории. Кроме того, я спрятал там же десятка полтора характеристик на особо опасных гитлеровцев...
— Что за неосторожность? — прервал полковник, слушая перевод майора Ольшевского. — А если бы гестапо нашло ваш архив? Вас и других ваших товарищей поставили бы к стенке. У вас была плохая система конспирации.
Ленцке умолк, угрюмо глядя в пол. Затем произнес:
— Я не рассчитывал на то, что гестапо нападет на мой след. Однако... это случилось. Но, как видите, мой скромный архив сохранился. Пусть он будет моим свидетелем.
— Интересно, где могут теперь быть люди, с которыми вы сотрудничали в этих местах? — спросил Ольшевский.
— Некоторых, наверное, арестовало гестапо еще до войны или во время войны. О других ничего не знаю. Разбросало их по свету.
— Хорошо, — сказал полковник, — даже замечательно, что вы нашли свой архив. Возьми, Ольшевский, эти документы и составь вместе с товарищем протокол об обстоятельствах их обнаружения, а потом переведи их...
Через несколько дней майор Ольшевский доложил полковнику Губарину, что выполнил его задание. Тот прочитал протокол, взглянул на приложенный к нему перевод и спросил:
— Это все подлинное?
— Да, найденные документы подлинные. Партийный билет тоже. Но знаешь, что я тебе скажу? Чем дольше я говорю с Ленцке, узнаю его, тем больше утверждаюсь во мнении, что есть в нем что-то непонятное...
— На каком основании ты это утверждаешь?
— На этот вопрос нелегко ответить так сразу. Как ты знаешь, я бывал в этих местах перед войной. Знал некоторых немецких коммунистов и антифашистов здесь, в Гижицко. О них он не может ничего сказать, а должен был бы знать их.
— В условиях конспирации всяко бывает.
— Знаю, но видишь, Павел Андреевич, коммунисты — старые конспираторы, внутренне убежденные в правоте своих идей. А он о партии, Тельмане, конспирации, наших идеях говорит так, словно повторяет хорошо выученный урок. Кроме того, я все больше убеждаюсь, что Ленцке знает русский язык.
— Неужели? Зачем же ему скрывать это от нас?
— Когда мы разговариваем при нем по-русски, он как-то сразу настораживается. Присмотрись к нему внимательней.
Полковник подпер подбородок рукой и глубоко задумался. Ольшевский молча рассматривал партийный билет Ленцке, долго и внимательно вглядывался в фотографию, потом схватил сумку, вынул лупу и, нахмурив лоб, стал тщательно изучать отдельные части партийного билета. Наконец он произнес будто про себя:
