— Речи достойные сына воина, — улыбнувшись, поддержала его Горлунг.
С того дня и родилась эта самая странная дружба из всех возможных. Кто бы мог подумать, что из всех людей, кто её окружал, интереснее всего и проще Горлунг будет с сыном Олафа. Эти двое отчаянно одиноких людей привязались друг к другу так сильно, будто их боги связали накрепко одной нитью.
Горлунг очень привязалась к Рагнару, она рассказывала ему все, что знала, обходя стороной лишь свой дар. А Рагнар оказался хорошим слушателем, он внимал всему, что говорила ему Горлунг. Со временем Горлунг поняла, что испытывал к ней Эврар, тоже она чувствовала к сыну Олафа: гордость, интерес, привязанность и нежность, что-то светлое и очень чистое. Бывало, что Горлунг очень хотелось обнять Рагнара, и она прижимала его маленькое тельце к себе и долго не могла отпустить.
Совсем незаметно для окружающих, Горлунг стала для Рагнара главным советчиком, опорой и поддержкой. Олаф перестал быть для сына непогрешимым идеалом, уступавшим лишь богам. И совсем незаметно для самого Олафа Рагнар отдалился от него, Горлунг, уделяя ему много внимания, заменила для сына Гуннхильд всех и все. Горлунг не испытывала вины за то, что отобрала у Рагнара мать. Спустя какое- то время ей уже казалось, что Гуннхильд никогда и не было.
Впервые в жизни Горлунг кто-то нуждался в ней, для кого-то она была главным человеком в жизни, и она полюбила Рагнара слепой любовью, излив на него всю свою нежность. Иногда ей даже начинало казаться, что Рагнар чем-то схож с Яромиром, что какая-то общность черт присутствует в них, и Горлунг представляла, что Рагнар сын её и Яромира. Она, не замечая этого, всё глубже погрязала в своем мире, выдуманном, имеющим очень мало общего с реальностью.
Горлунг старательно растила из Рагнара будущего правителя, того, кто будет управлять разумно и справедливо, хитро и умно, руководствуясь интересами своего двора.
ГЛАВА 41
На следующее утро после визита Рагнара Горлунг встала раньше обычного и с особой тщательностью подбирала себе наряд. Из тканей, что привез Олаф с последнего набега на Гардар, она сшила платье нежно-голубого цвета, с вышивкой по подолу. Горлунг не привыкла к одеждам светлых тонов, в Торинграде она всегда одевалась в темное, поскольку либо целительствовала, либо собирала травы. Да и вообще всё светлое претило натуре Горлунг, потому что было хрупким, непрактичным и марким. Кроме того, по мнению Горлунг, светлое платье требовало доброго, светлого настроя души, а у тех, кто лишен надежды, этого быть не может. Но сегодняшний день должен был стать исключением.
Тяжелые серебряные браслеты охватывали тонкие запястья, так туго, словно были не украшениями, а орудиями пытки, оставляя на коже красные отметины. Серебряный обруч с нацарапанными на оборотной стороне рунами удачи, удерживал смоляные косы, что на затылке были перехвачены гребнем по норманнскому обычаю. Голубое платье, сшитое из мягкой шерсти, охватывало тонкий стан, немного расширяясь к низу, не сковывая шаги. Всем своим видом Горлунг старалась подчеркнуть таинственное переплетение славянской и норманнской жизни, в её наряде были отголоски и той, и другой культуры. Каждым предметом одежды Горлунг указывала на то, что не принадлежит ни Руси, ни Норэйг, она не такая, как остальные.
В общий зал Горлунг пришла первой, рабыни, видимо, только что разожгли очаг, поэтому в зале было довольно прохладно и немного сыро. На длинном столе лежала льняная скатерть, на ней высился каравай белого хлеба, накрытый салфеткой, что остался после вчерашнего дня. Горлунг неодобрительно покачала головой, нужно выдавать меньше зерна пекарю, расточительство — это не то, что может позволить себе Утгард.
Зябко поведя плечами, Горлунг села у огня, она смотрела на разгорающиеся, набирающие силу язычки пламени. Они, сначала такие маленькие и хрупкие, со временем превращались в пугающе — сильную стихию. Так и она, со временем она станет лишь сильнее. В отличие от той же Прекрасы, чья сила была в красоте лица, что проходит со временем, Горлунг с годами станет лишь могущественнее. А истоки этой власти она заложит сейчас, в этот такой непростой солнцеворот.
Довольно долго в зале никого не было, потом потихоньку стали подходить хирдманны. Они кивали Горлунг, садились к столу и наскоро ели, а она всё так и сидела, глядя в огонь. Странно, но Горлунг не могла ни на чем сосредоточиться, мысли словно не держались нынче в её голове. Они блуждали с одного предмета на другой, оставляя неясный шум в её голове, немного пугающий, не привычный для Горлунг, что очень редко терзалась неведением и сомнениями.
Наконец-то появился Олаф, зевая на ходу, он шел к своему месту во главе стола, не замечая Горлунг. Хирдманны приветствовали его, кивая и понукая рабынь, чтобы те принесли блюдо Олафу. Сев во главе стола, он что-то говорил Свенну и Аре, но Горлунг почему-то не слышала этих слов.
Горлунг встала со своего места и взяла у одной из рабынь кубок с молоком, поднесла его Олафу, почтительно склонив голову. Олаф принял кубок, не сказав ни слова, лишь одобрительно кивнул.
Вскоре в общей зале остались лишь Олаф, Горлунг, несколько хирдманнов и рабыни, что убирали со столов.
— Горлунг, я хочу молвить тебе слово, — тихо сказал Олаф.
Горлунг улыбаясь, кивнула, выходя вслед за ним из общей залы. Они шли мимо закрытых дверей, и почему-то Горлунг вспомнился тот вечер, когда они впервые с Олафом разделили ложе, то, как она со страхом шла в его одрину. И внезапно ей подумалось, что теперь до конца своих дней она будет делить свое ложе с ним, повинуясь любому его желанию. Ей захотелось убежать из Утгарда, из его жизни, но это было непозволительной роскошью, боги определили её земной путь иначе.
Олаф затворил за ними дверь покоя и, повернувшись к Горлунг, долго и пристально смотрел на неё, будто собирался с силами.
— Я решил, что возьму тебя в жены, — сказал Олаф будничным тоном, что так не вязался с его взволнованным выражением лица.
Горлунг кивнула, выражая свою покорность перед его решением. Склонив голову, она ждала продолжения, а сердце в груди билось гулко и быстро. Наконец-то начало претворяться в жизнь то, что было ей предначертано свыше.
— Думаю, что брачный пир мы сыграем на следующей седмице, — продолжил Олаф.
— На следующей седмице? Так скоро? — удивленно подняв голову, спросила Горлунг.
— Да.
— Ты уже послал мунд [108] во двор наследника Ульва Смелого? — спросила Горлунг.
— Зачем? — Олаф выглядел настолько пораженным её вопросом, что Горлунг захотелось его ударить и бить до тех пор, пока это выражение не сойдет с его лица.
— Как зачем? Ты же только что сказал, что решил взять меня в жены. В законные, — с нажимом сказала Горлунг.
— Сказал, — подтвердил Олаф, — и возьму.
— Тогда ты должен послать за меня мунд, чтобы наш брак стал полным. Отца моего нет среди живых, к счастью, — быстро добавила она, — единственная родня, оставшаяся у меня, — это наследник конунга Ульва Смелого — мужа моей бабки.
— Но Даг никому ничего не посылал, когда брал в жены Прекрасу, — нахмурившись, сказал Олаф.
— Ему было и никому посылать, у Прекрасы нет более родни. Не сравнивай Дага и Прекрасу с нами, у нас с тобой иной путь, мы выше их, — медленно, словно объясняя ребенку уклад жизни, сказала Горлунг.
— Не хочу я злато пускать на ветер. Ты будешь моей женой и всё тут. Без всякого мунда, — отмахнулся Олаф.
— Вот значит, как, — прошипела Горлунг, — решил найти себе ту, которую сделаешь потом законной женой? А я буду тут на всеобщем осмеянии, наложницей, но с брачным пиром, что ничего не значит. Так решил меня опозорить? Как будто до этого мне мало доставалось, — зло фыркнула она.
